Сердце Гудвина - Ида Мартин
С Мартовым все обстояло иначе. Незакрытый гештальт давал о себе знать, а его поступки подкупали. «Ты создана для любви» – какой бы смысл он ни вкладывал в эти слова, пожалуй, он был прав.
Глава 29
Я не очень понимаю тех, кто яростно ненавидит школу. Я к ней относилась нормально – ни тепло, ни холодно, иногда нудно, порой тоскливо. Но, как правило, скучать не приходилось: мы с Ксюшей много с кем общались, и дни всегда были наполнены событиями. Учеба нас особенно не тяготила, а в школу мы ходили скорее с любопытством, воспринимая ее как нескончаемый сериал с предсказуемым развитием персонажей, но с новыми сюжетными поворотами. Папа выражался проще, говорил, что мы ходим в школу потусоваться, и, по сути, именно так оно и было.
Вместе с тем сожаления, связанного с ее окончанием, я тоже не испытывала. Впереди предстояло столько интересного, что желанием застревать на очередном школьном «сезоне» я не горела. А потому и важность последнего звонка в полной мере осознать не получалось – обычный праздничный официоз.
Перед началом мероприятия оба наших класса выстроили в коридоре третьего этажа, и, пока мы шли до актового зала, младшие классы, которые согнали нас «провожать», вручали нам цветы – кто кому захочет. Самый большой букет набрал Лу, что неудивительно – маленькие девочки были влюблены в него, как когда-то мы с Ксюшей в Башарова. А вот мы с ней, похоже, оказались на втором и третьем месте. Выяснить, кто на каком, можно было, только пересчитав цветы поштучно, потому что на вид букеты получились приблизительно одного размера.
За школьной популярностью ни я, ни она не гонялись. Так получилось само, наверное, оттого, что меня и Ксюшу часто отправляли развлекать мелких, если вдруг учитель неожиданно заболевал или не мог провести урок по каким-то другим причинам. Мы включали им смешные рилсы, музыкальные клипы или просто обсуждали кого-нибудь из знаменитостей или кино. С детьми можно повеселиться не хуже, чем в компании сверстников.
Двери в актовый зал превратили в арку из красно-белых шариков. Там нас остановили и мариновали минут десять, пока ведущий на сцене не выкрикнул: «А теперь встречаем наших выпускников!»
Мы шли парами. Я нарочно сразу встала с Веней, чтобы четко обозначить свою позицию: никакого выбора не будет.
Вчера, после долгих раздумий, я написала Мартову, что по-прежнему благодарна ему за помощь, но продолжения не последует, перед Тимом извинилась и попросила больше мне не писать, а Ершова, интересующегося, как мы погуляли с Тимом, и вовсе проигнорировала.
Тиму в пару досталась Женя Кулик, которую, когда она пришла в маткласс, мы чуть ли не месяц считали парнем, пока не встретили в раздевалке перед физрой и не обнаружили на ней лифчик. Мартов шел с Носовой. А вот Ершова я так и не увидела, до самого вечера оставаясь в полном неведении, пришел он вообще в школу или нет.
Зал был полон: родители, учителя, участвующие в концерте младшеклашки. Под музыку мы торжественно прошли через весь зал до предназначенных для нас первых рядов и с облегчением расселись.
Золотые кулисы сцены украсили такими же шариками, что и арку. А на заднике, в обрамлении красных лент, висел экран, на котором, как всем было известно, собирались показывать наши детские фотографии – поздравление от учителей для нас.
Первой слово взяла директриса. Сначала перечисляла достижения наших классов: победы на конкурсах, олимпиадах, всевозможных турнирах, в основном, конечно, называя фамилии ашек, а потом дала напутствие и довольно трогательно сказала о том, что вместе со школой мы преодолели долгий и ответственный путь, но та дорога, которая с этого дня открывается перед нами, многократно длиннее и прекраснее, и каждого из нас на ней обязательно ждет собственное счастливое будущее.
После выступали первоклашки и наша первая учительница Галина Никитична, та, с которой у Ромы был конфликт и которую мы до сих пор терпеть не могли. Потом вышли пятые и шестые классы со стихами. За ними к микрофону поднялся Ионыч. В нарядном светлом костюме и начищенных до блеска ботинках. Он долго откашливался и кряхтел, перед тем как начать, и стало ясно, что он плачет. Подхватившись с первого ряда, Жанна передала ему носовой платок.
– Мои прекрасные создания, – все еще сдавленно проговорил учитель, – я приготовил речь, но только сейчас понял, что она не нужна. Хочу лишь сказать вам о самом главном: любите жизнь! Любите во всех ее проявлениях, такой, какая она есть, целиком и полностью. Со всеми ее радостями, горестями, победами и преградами, с успехами и невзгодами, со сладостью и горечью, с очарованием и разочарованием, с любовью, болью, надеждой и отчаянием. Жизнь, ребята, – это не какой-то там результат или количество чего бы то ни было: денег, жен, заграничных поездок или подписчиков в соцсетях, жизнь – это невообразимо прекрасный процесс, которым, я надеюсь, вы сможете наслаждаться в полной мере так долго, насколько это вообще возможно. Для меня было честью стать вашим учителем, я люблю вас, горжусь вами и буду всегда хранить эти чудесные годы в своем сердце.
Я сидела между Веней и Лу. Веня слушал Ионыча, распахнув глаза, а Лужников, ухмыляясь. Его широкие плечи заставляли меня жаться к Вене, то и дело задевая его одним из хвостов со здоровенными белыми бантами в стиле ретро. Мы с Ксюшей обе должны были надеть черные платья с белыми кружевными фартуками и высокие белые гольфы до колен. Но теперь она танцевала с Матвеем тот самый танец выпускников и нарядилась в бледно-зеленое платье, в котором прошлой осенью ходила на свадьбу к родственникам.
Мы по-прежнему не разговаривали, хотя я и написала ей, что встретилась с Фламинго, как только вернулась в тот же вечер домой, и была уверена, что уж это наверняка сломит ее упрямый настрой. Но она только спросила: «И что он сказал?» Я ответила, что расскажу, если она придет ко мне сама. Ксюша написала «Понятно», но не пришла.
За Ионычем на сцену поднялся Иван Сергеевич. Аккуратно причесанный, гладко выбритый, в белой рубашке и черных брюках, свежий, заметно помолодевший с тех пор, как я видела его на даче, сам немного напоминающий выпускника.
Прошла неделя, но я так и не появилась ни на одном его уроке. Первоначальный ужас, вызванный догадкой о том, что Гудвин – это он, почти рассеялся. Я старалась не вспоминать о нем и не додумывать лишнее. Приняла на веру слова Ромы и снова, как бы выразился Ершов, зажмурилась. Пусть так, но иногда, чтобы продержаться, просто необходимо затаить дыхание, а если надо, и зажмуриться. Как на аттракционе страха, когда ты едешь на трясущейся вагонетке по черному тоннелю, а из его темноты на тебя выскакивают страшилища.
Мне не требовалось доказательств, что математик, прикрывшись фейком, писал всякие странные вещи, и не нужно было убеждать себя, что порой эта переписка доставляла мне удовольствие. Я его просто боялась – по необъяснимым и, возможно, надуманным причинам. Но вот прозвучал последний звонок, и необходимости встречаться с ним больше нет.
Во всем его облике, обычно спокойном и мягком, сегодня читалось необыкновенное напряжение. И если Ионыч от эмоций раскис, то Аксенов, напротив, наполнился удивительной силой и энергией. Взяв в руки микрофон, он расправил плечи и высоко поднял голову. С таким видом на сцене обычно выступают коучи, вознамерившиеся вдохновить и поднять на свершения весь зал.
– Ребята, то, что я сейчас скажу, в корне отличается от того, что вы сегодня услышали и наверняка еще услышите. Мое мнение, впрочем, как и мнение любого человека, субъективное, и к нему можно не прислушиваться. Но тот, кто умеет мыслить, уверен, поймет меня. Просто не будет. Никогда! И легко тоже. Это стоит принять как условие «дано». Как заданный уровень симулятора, в котором вы намерены дойти до финала. И тот, кого такое положение дел
