Энн Харрел - Огонь Менестреля
— Тем не менее.
— Это не оправдание. Мне нечем хвастать.
Джулиана пыталась представить, какими были сорок лет назад ее тетка, Рахель Штайн, мать, через что пришлось пройти этим женщинам в юности. Тогда они были моложе ее. Отважилась бы она скрывать евреев от нацистов? Ей хотелось думать, что да. Но она надеялась, что ей никогда не придется проверить это. Такое, подумала она, не должно повториться.
— Штайны, должно быть, были очень благодарны вам, тетя Вилли, — сказала она.
— В каком-то смысле да, конечно, но все не так просто, — спокойно сказала Вильгельмина. — Они стали изгоями, Джулиана, их преследовали только за то, что они евреи, а я, только потому что не была еврейкой, оказалась выше их, и они зависели от нас — от меня, твоей матери, дяди, наших родителей. Мы могли помочь им, но мы же могли их уничтожить.
— Но вы выбрали первое.
— Выбрала? Я бы так не сказала. У меня никогда не возникало вопроса, что я должна делать. Это как вставать по утрам. Ты просто просыпаешься. И не ждешь, что тебе скажут за это спасибо.
Джулиана кивнула. Ее душила ярость — мать ни разу словом не обмолвилась ни о чем подобном. От чего она хотела оградить свою дочь? Но сейчас не время думать об этом.
— Как вы считаете, Рахель Штайн и ее брат хотели бы отплатить вам за то добро, что вы им сделали?
Тетя Вилли посмотрела на нее с неподдельным изумлением.
— За что? Они ничего не должны мне. И никогда не были чем-то обязаны. Я слишком во многом обманула их ожидания.
— Не понимаю…
— И надеюсь, что не поймешь этого никогда, Джулиана. Никто из нас тогда не распоряжался своей судьбой, а они тем более. Рахель и ее родные — не единственные, кому мы старались помочь. Были еще отказники — мужчины самого разного возраста, от восемнадцати до пятидесяти, — их сгоняли в трудовые лагеря. Qnderduikers — так мы их называли.
— А мама жила тогда вместе с вами?
— О себе она может рассказать сама.
— Но Рахель Штайн приехала в Нью-Йорк, чтобы повидаться с ней.
— Да, верно.
— Тетя Вилли, вы прекрасно знаете, что мать ни черта не расскажет мне.
Вильгельмина фыркнула.
— Подбирай выражения.
— Я имею право знать.
— Да?
— Ладно. — Джулиана вздохнула, понимая, что опять проиграла тетке. Она не хотела тратить время на бессмысленные препирательства. — В газетах писали, что Рахель Штайн после войны переехала в Нью-Йорк. Почему?
— Они с братом Абрахамом уехали, потому что не могли оставаться здесь. Люди их круга и нации, их семья и друзья, все погибли, да и страна была в руинах. Мы страдали от голода. Нидерланды были освобождены только весной 1945 года, почти через год после Франции и Бельгии. Осенью 1944-го войска союзников попытались овладеть Арнхеймом. Была разработана операция, в результате которой предполагалось создать коридор в южной части страны вплоть до Германии, взять под контроль три основные реки и изолировать немецкие войска, оккупировавшие Нидерланды. И тогда союзники смогли бы прорваться в Германию. Если бы этот план удался, то война закончилась бы значительно раньше.
— Но он не удался, — полуутвердительно сказала Джулиана. Ее сведения об истории Второй мировой войны были скудными.
— Нет, — медленно проговорила Вильгельмина. — Он не удался. Немцы в ответ еще сильнее закрутили гайки. Доставка продуктов на запад страны сократилась, так как не было нефти и угля и транспортировка стала практически невозможной. Говорят, что в день мы получали меньше пятисот калорий, необходимых для выживания, — а ведь ещё были onderduikers, которых тоже нужно было кормить. Твоя мать единственная, кому удавалось приготовить что-то вкусное из кормовой свеклы и луковиц тюльпанов. Это была ужасная, страшная зима. Тогда ее назвали Hungerwmter. То есть, Голодная зима.
Джулиана молчала. Что она могла сказать? Мать никогда не рассказывала об этих страданиях. Никогда.
— В любом случае, — продолжала тетя Вилли, — у Рахель и Абрахама здесь ничего не осталось. Они предпочли эмигрировать в Америку, и мы разлучились навсегда. Так случается. — Вильгельмина, уйдя в прошлое, некоторое время молчала, но быстро оправилась и достала из пакета печенье, шесть штук, завернутые в вощеную бумагу. — На, съешь. Кстати, ты заметила, что нас преследуют?
Джулиана резко повернулась, но тетка схватила ее за локоть и не дала оглянуться. Джулиана кивнула ей, показывая, что владеет собой, и с сомнением прошептала:
— Вы уверены?
— Еще бы. — Вильгельмина сказала это очень просто без всякого высокомерия, и отпустила руку племянницы. — Я пять лет прожила в городе, оккупированном немцами, я знаю, что такое слегка, и не люблю ее. Нацисты слишком часто практиковали это. И теперь я не выношу, даже когда сзади меня тащатся дети, живущие по соседству.
В другой ситуации Джулиана сочла бы, что у тетки мания преследования. Но только не сейчас. Она помнила о Мэтью Старке, о его странном визите в «Аквэриан», после которого она так и не смогла взять себя в руки и рванула в Роттердам.
Нарочито спокойным голосом она спросила:
— Как он выглядит?
— Как нацист.
Старая голландка сжала губы.
— Бога ради! Тетя Вилли, что вы говорите!
— Он следил за нами еще до того, как мы вошли в поезд. У него очень светлые волосы…
— И у меня. И у вас. Но это не говорит о том, что мы нацисты.
Вильгельмина пропустила мимо ушей ее замечание.
— Волосы коротко подстрижены, одет очень аккуратно. Даже слишком аккуратно, как мне кажется. Молодой человек не должен быть столь педантичным в одежде. Я знаю, ты скажешь, что я с приветом, но такая уж я есть. — Она передернула массивными, широкими плечами. — Война давно закончилась, но я всегда буду ненавидеть нацистов. Мне трудно простить даже молодых немцев, хотя я понимаю, что это нужно сделать.
— Я не верю в коллективную вину, тетя Вилли.
— Да и я не верю, но, увы, я никогда не смогу доверять немцам. Мне всегда будет казаться, что они хотят править миром, но у них для этого никогда не хватало воображения. Они благоговеют перед властью. Я нахожу это странным.
— Еще бы. А как вы думаете, что нам делать с этим парнем?
— Пока ничего.
— И поганый сукин сын будет таскаться за нами?
Тетя Вилли улыбнулась.
— Мне нравится твой настрой, Джулиана. Не волнуйся, в Антверпене мы избавимся от этого нациста.
Когда они прибыли на антверпенский вокзал, тетя Вилли стремительно бросилась в людскую толпу, нисколько не сомневаясь, что племянница не отстанет. Джулиана не теряла ее из вида.
— Нацист не догадывается, что мы заметили его, — сказала тетка. — Ха! Надо же, какая самоуверенность! Она-то нам и поможет.
