Не развод, а война - Дана Вишневская
— А я боялась показать тебе гнев, — отвечаю я. — Думала, если увидишь, что я не ангел, что у меня есть потребности и желания, то ты уйдёшь.
— И что в итоге? — усмехается он горько. — Я всё равно ухожу. А ты всё равно злишься.
— В конечном счёте мы потратили двенадцать лет на то, чтобы медленно убивать друг друга, — говорю я и чувствую, как подступают слёзы.
Не буду плакать. Не здесь, не сейчас. Наплачусь дома, в подушку, как плакала уже сто раз за эти месяцы.
— Помнишь, как мы познакомились? — вдруг спрашивает он.
Конечно, помню. Моя первая персональная выставка в маленькой галерее. Я стояла рядом со своими картинами, нервничала — придёт ли хоть кто-то, купит ли что-нибудь. А ты зашёл, в дорогом костюме, уверенный, красивый. Долго смотрел на мой автопортрет.
— Ты сказал, что это самая честная картина из всех, что ты видел, — шепчу я.
— А ты покраснела и ответила, что честность — это всё, что у тебя есть, — продолжает он.
— И купил три картины сразу. Я подумала — богатый покупатель. А ты сказал...
— Что покупаю не картины, а право познакомиться с художницей поближе, — заканчивает он и улыбается. Первый раз за много месяцев его улыбка без злобы и сарказма.
— Мы были другими людьми, — говорю я. — Или притворялись другими.
— Я влюбился в твою непосредственность, — признаётся он. — В то, как ты смеялась над своими неудачами, как увлечённо рассказывала о своих картинах. Ты была... живая.
— А я влюбилась в твою силу, — отвечаю я. — В то, как ты решал проблемы, как защищал меня от всех неприятностей. Ты был как стена — надёжная, крепкая.
— А потом мы поженились и начали друг друга переделывать, — горько усмехается он.
— Ты хотел сделать из меня светскую даму, — киваю я. — Водил по ресторанам, покупал дорогие платья, учил, как себя вести с твоими деловыми партнёрами.
— А ты хотела сделать из меня чувствительного интеллигента, — отвечает он. — Таскала в театры, на выставки, пыталась научить говорить о чувствах.
— И что в итоге? Я перестала откровенничать, потому что это было "несерьёзно" для жены бизнесмена. А ты перестал делиться проблемами, потому что это было "неинтересно" для творческого человека.
— Мы убили друг в друге то, во что влюбились, — тихо говорит Руслан.
Господи, как же больно это осознавать! Сколько лет потрачено впустую, сколько боли причинено друг другу во имя "исправления" недостатков.
— А потом родился Савелий, — продолжаю я. — И я думала, что теперь-то мы точно станем настоящей семьёй.
— А я думал, что ребёнок всё расставит по местам, — кивает он. — Что у нас появится общая цель.
— Но вместо этого появилась пропасть, — говорю я спокойно. — Ты стал работать ещё больше, чтобы обеспечить сына. Я стала жить только им. Мы перестали быть мужчиной и женщиной — стали только папой и мамой.
— И даже в этом мы не находили общий язык, — добавляет он. — Ты считала меня слишком строгим, я считал тебя слишком мягкой.
— Помнишь, как ругались из-за оценок? — усмехаюсь я. — Ты требовал только пятёрки, я говорила, что главное — чтобы ребёнок был счастлив.
— А он разрывался между нами, — мрачно говорит Руслан. — Пытался угодить и маме, и папе, а в итоге чувствовал себя виноватым перед всеми.
Мы снова молчим. Утки уплыли куда-то, на пруду остались только исчезающие круги от падающих листьев. Как следы нашего брака — что-то было, а теперь только воспоминания.
— Знаешь, что самое отвратительное во всей этой истории? — вдруг говорю я.
— Что?
— Мы разрушили не только свои жизни, но и Савелия калечим. Он видит, как родители ненавидят друг друга, и думает, что любовь — это война.
Руслан вздрагивает, как от удара.
— Он вчера спросил, почему взрослые женятся, если потом всё равно разводятся, — говорит Руслан тихо. — Сказал, что никогда не будет жениться, потому что не хочет, чтобы его дети страдали.
— Одиннадцать лет, мать твою! — взрываюсь я. — Одиннадцать лет, а он уже потерял веру в любовь! Из-за нас, из-за наших проклятых игр!
— Мы сломали ему жизнь ещё до того, как она началась, — шепчет Руслан и закрывает лицо руками.
И вот тут я вижу его настоящего — не грозного бизнесмена, не холодного мужа, а просто человека, который понял, что натворил. Впервые за всё время он показывает слабость, и это... это пугает меня больше, чем его гнев.
— Может, если бы мы раньше так поговорили... — начинаю я.
— Поздно, — обрывает он. — Слишком поздно, Злата. Мы уже причинили друг другу столько боли, что не отмыться.
— Но мы же можем попытаться... для Савелия...
— Что попытаться? — смотрит он на меня покрасневшими глазами. — Снова играть в счастливую семью? Притворяться, что любим друг друга? Он же не дурак, он всё видит!
Я хочу возразить, но понимаю — он прав. Сколько можно лгать ребёнку, сколько можно изображать то, чего нет? И главное — зачем?
— Тогда что? — спрашиваю я. — Продолжаем войну? Доводим друг друга до инфаркта? Превращаем сына в невротика?
— Не знаю, — устало отвечает он. — Честно не знаю. Мне казалось, если разведёмся быстро и жёстко, то ему будет легче. А получилось наоборот.
— Получилось дерьмово, — соглашаюсь я. — Мы не умеем ни жить вместе, ни расставаться по-человечески.
— А умеем ли мы вообще что-то, кроме как делать больно? — спрашивает он.
Хороший вопрос. Что мы умеем? Скандалить — да, отлично умеем. Обижать друг друга — тоже мастера. Играть через ребёнка — и тут мы профессионалы. А любить? Прощать? Быть счастливыми?
— Мы умеем работать, — говорю я, наконец. — Ты — отличный бизнесмен, я — неплохая художница. Мы умеем заботиться о Савелии каждый по-своему. Но мы не умеем быть парой.
— Никогда не умели, — соглашается он. — Даже в самом начале мы были скорее компаньонами, чем любовниками. Ты — красивое дополнение к моему статусу, я — надёжный тыл для твоего творчества.
— А потом
