Единственный (СИ) - Летова Мария
Яна сбрасывает до смешного точные инструкции о том, где я могу ее найти. Это не будет сложным, они действительно подробные.
— Извините… — пробираясь через парк, стараюсь не расталкивать прохожих, как кегли.
То и дело приходится уворачиваться, слишком много людей. Это не удивительно, вечер пятницы, и для меня два этих слова имеют свой неповторимый привкус. Дерьмовый привкус.
Сворачиваю на уходящую вправо дорожку и попадаю в аллею из платанов. Это центр города, я так или иначе бываю здесь время от времени, как и примерно миллион других людей. Но конкретно здесь, в аллее, тихо и почти безлюдно, потому что она находится далековато от развлечений.
Аллея до самого конца подсвечена фонарями, проходя мимо пустых скамеек, я смотрю вперед, где на периферии зрения внимание привлекло мелькание так хорошо знакомого мне силуэта.
Это заставляет сбросить скорость, на которой я функционирую весь день. Будто с размаха врезался в точку, к которой так стремился.
На Яне приталенное платье чуть выше колена. Красное в черный горошек. И это достаточно красиво, чтобы образ ментальным кулаком саданул мне в солнечное сплетение.
Ей идет этот цвет.
Она вышагивает вдоль крайней скамейки, на которой лежит ее сумка. Двигается суетливо, я и сам так двигаюсь — будто в мышцах гребаный тонус, и они напрягаются без причины.
Когда оказываюсь от Яны в шаге, она замирает и заглядывает мне в лицо своими бездонными карими глазами.
Опустив подбородок, я осматриваю ее тоже — лицо, заправленные за уши волосы. По моим меркам мы слишком давно не виделись, и магнит у меня внутри работает с утроенной энергией.
Она прячет руки за спиной. Все ее тело чертовски подвижно, несмотря на то, что мы оба не двигаемся с места. Слежу за ее губами, когда они повторяют:
— Привет.
Отвернувшись, двигаю в сторону ее сумку и сажусь на скамейку. Упираю локти в колени, замечая:
— Красивое платье.
— Спасибо…
— И ты красивая.
Это действительно так.
Я мог бы подумать, что это платье символизирует свидание. В том измерении, где мечты сбываются, я прогулялся бы с ней через весь город, с удовольствием позволяя всем и каждому на нее смотреть, а трогать… трогать можно только мне…
Яна отбрасывает на меня тень, становясь напротив.
Ее взгляд приклеен к моему лицу, и это немного раздражает, особенно когда мне задают вопрос:
— Злишься на меня?
Подняв глаза, пару секунд решаю что ответить, но у меня целый день был в запасе, чтобы решить, злюсь я или нет.
— Нет, — говорю. — И давай проясним. Я не маленький и со мной не нужно нянчиться. Я понимаю, что у тебя сейчас хватает забот. И рад, что ты нашла время для меня, потому что мне есть что тебе сказать.
— Мне тоже есть что тебе сказать…
Ее голос шевелит волосы у меня на затылке, будто она чешет меня пальцами, как щенка.
— Окей. Говори, — отзываюсь.
— Ты первый.
Хмурюсь, глядя на свою ладонь, которую массирую пальцами другой ладони и заставляю себя шевелить языком:
— Если хочешь закончить наши отношения, так и скажи. Я не психопат, никаких проблем со мной не будет. Мы можем остаться друзьями. Или… попробовать… отношения на расстоянии… Я не могу переехать. Возможно через полгода. Или год…
Мои руки на секунду немеют, но я стряхиваю эти ощущения силой воли. И слушаю частое дыхание рядом.
— Я слышал, отношения на расстоянии — это сложно. Но возможно. Лично я готов… — добавляю.
Я готов, твою мать. Готов пробовать. Если она хочет того же…
Посмотрев на нее, вижу, как зубами она отрывает прозрачный пластырь у себя на запястье. Я его не заметил.
Яна протягивает мне руку, предлагая взглянуть.
Проведя ладонью по волосам, я подхватываю тонкое запястье, бормоча:
— Что это?
— Твое сердце… — сообщает Волгина. — В смысле то, которые ты для для меня нарисовал.
В желтом свете фонаря я вижу свежее тату под подушечкой большого пальца Яны. Маленькое сердечко, проткнутое стрелой.
Я соображаю, глядя на это художество, и в голове все же происходит щелчок. Мое сердце? Кажется, я действительно рисовал для нее такое. На зеркале в своей ванной кучу дней назад.
— Легло отлично, — констатирую хрипло.
— Я сегодня разговаривала с отцом, — шелестит надо мной ее голос. — Сказала ему, что никуда не поеду…
Вскинув глаза, я чувствую, будто ребра трещат, с такой силой по ним бухает сердце. Но какой бы адреналин по венам не мчался, зажимаю этот скачок в мысленном кулаке.
— И что он ответил? — спрашиваю.
Забрав руку, Яна отвечает:
— Что это незрелое решение. Что разочарован…
В ее голосе обида. Досада. Злость даже.
Прочистив горло, в котором стало пиздец как тесно, я хриплю:
— Наверное, зависит от того, почему ты так решила…
— Потому что не хочу… — сообщает.
— Не хочешь?
Яна медленно качает головой из стороны в сторону. Обводит кончиком языка губы. Быстро возвращает на место пластырь и поясняет:
— Эти дни были худшими в моей жизни. Я не хочу быть далеко от тебя, Палачёв…
— Правда? — хриплю.
Выдохнув, моя малолетка кивает.
Запустив руки в волосы, я пытаюсь встряхнуть мозги. И заставляю себя прилипнуть к гребаной скамейке. Держать при себе руки.
Расстояние вдруг кажется мне ничтожной херней в сравнении с тем, что о своем выборе она когда-нибудь пожалеет.
— Яна… — произношу, наступая себе на глотку. — Мы можем это решить. Я же сказал. Я смогу подтянуться. Со временем.
— Но ты не хочешь переезжать, — возражает. — Если бы ты этого хотел, давно бы переехал. Так?
— Я не маленький, — повторяю. — Я не хотел, но это было до тебя. Я готов… менять свои планы на жизнь. Ты сейчас мои хотелки не должна брать в расчет.
— А я беру, — произносит с вызовом. — Потому что люблю тебя.
Я проглатываю это признание, как кусок волшебного пирога.
По хребту ползет тепло, и долбаное горло снова сводит, но тот путь, который я выбрал для себя — это только моя история. Причины, моего выбора — тоже только моя история…
— Я не хочу, чтобы ты жалела.
— А я не хочу быть от тебя далеко. Не хочу через это проходить. Я не хочу ТАК. Ломать себя. Если это взросление, то такое взросление мне не нужно. Я тоже не хочу жалеть, но я рискну.
Глава 64
Мне приходится снова прочистить горло.
И заодно позорно признать, как важно на самом деле было услышать что-то подобное — про свою долбаную значимость. Не знаю, когда эта потребность стала такой насущной, возможно гораздо раньше, чем я вообще ее осознал, но слова, которые услышал, действительно для меня важны.
Я смотрю на Яну, боясь что на лице у меня написано слишком много, но ее и саму штормит. Не знаю, каких эмоций у нее сейчас больше, — тех, что касаются конкретно нас с ней, или тех, что касаются ее отца, но она чертовски взволнована и возбуждена.
Я хочу верить в то, что выбор не был для нее слишком сложным. Но даже если так, во мне достаточно эгоизма, чтобы принять эту “жертву” не оглядываясь. Ведь то, о чем я умолчал, выкатывая собственные соображения, — отношения на расстоянии — это с огромной вероятностью приговор. Так это или нет, я бы предпочел не проверять. Никаких воздушных замков. Нахер их…
Я хотел, чтобы она выбрала меня. И мой план. И если я ворую у нее что-то… какое-то альтернативное будущее, буду волочь эту ответственность на своих плечах.
Продолжая палевно сипеть, спрашиваю:
— Все это ты сказала своему отцу?
— Нет… — отвечает. — Ему я сказала, что пять месяцев зимы — это не для меня. И что не люблю толпу. И это не выдумка, я действительно так чувствую…
— Это отличные аргументы. Зря он так с тобой…
Яна издает смешок, глядя в мои глаза, но через секунду смеяться перестает.
Я хочу снять с нее напряжение, в которое она укутана. Забрать его себе и пережевать.
Забрать себе ее. Яну Волгину.
