Агония Хана - Ульяна Соболева
Тогда я и подумать не могла, что это будет дом.
Потом исчезнет Ангаахай, и появится… Дина. Кукла, которую слепили из обрывков прошлого, стерли ей память и заставили ненавидеть того, кого она любила. И не вышло. Даже Дина…даже отвергнутая, нелюбимая Дина не смогла остаться равнодушной, не смогла не влюбиться в своего палача, повторила судьбу Ангаахай с точностью до секунды. Потому что была обречена любить именно его. Была рождена для него, существовала для него, и жила, и дышала только им.
Повернулась к Хану и, увидев его нерешительность, взяла за руку.
– Идем.
– Они увидят меня и испугаются.
– Нет…Дети смотрят сердцем. Они узнают тебя. Как и я.
Взял мои руки и поднес к лицу, прижал к своим израненным щекам.
– А я не узнал…
– Узнал. Просто не хотел верить.
Погладила шершавые шрамы.
– Идем.
Взял меня за руку и переступил порог. Навстречу приближался Батыр, вместе с няньками и детьми. К мальчикам с криками бросилась Эрдэнэ. Она схватила малышей, прижала к себе, зацеловывая их личики, их головки, шейки, глазки. Они кричали и пищали от радости, закрывали глаза и снова обнимали ее.
А мы с Ханом стояли поодаль…и если он может рассчитывать на узнавание и радостную встречу, то я не могу. Я для них никто…Два года – слишком огромный срок для таких крошек.
– Я привезла ваших маму и папу. Они теперь здесь и никуда не уйдут.
Лан с любопытством посмотрел за ее спину и вздрогнул, увидев Хана. Тот напрягся, а я сильно сдавила его руку, не давая освободиться. Потянула навстречу детям. Лан и Галь не шевелились, смотрели на нас. Младший пугливо спрятался за ноги Эрдэнэ.
Когда мы подошли, Лан вдруг закричал и убежал из зала. Я услыхала гортанный стон Хана, ощутила, как он выдрал руку из моей. И с болью посмотрела на его искаженное лицо.
Но Галь вдруг вышел из-за ног Эрдэнэ и направился к нам. Он не боялся. Подошел к отцу и взял его за руку, поглядывая с опаской на меня. А мне с дикой жаждой хочется схватить их обоих, сдавить в объятиях, захлебываясь слезами, целовать их лица, а я не могу…потому что для них я чужой человек и только испугаю их.
Хан присел на корточки возле нашего младшего сына, а я со слезами на глазах только смотрела на них и сжимала руки в кулаки, глотала рыдания и тряслась всем телом.
Галь потрогал щеки отца, потом его шрамы, потом глаза и ласково прижался к нему, как маленький котенок, спрятал лицо у него в шее. И снова я увидела этот хрустальный блеск в его глазах, эту мокрую черноту, которая кажется похожей на потемневший океан, на бурю с грозой.
– Мальчик мой! Сынок! – обнял малыша и прижал к себе, поднимая на руки, зарываясь лицом в его волосики. Какой же он огромный с нашим сыном в руках. Тот кажется совсем крошечным, а Хан – настоящим исполином. И вдруг Галь протянул ручки ко мне. Это было неожиданно. Настолько неожиданно, что я оторопела. Наверное, он запомнил меня, когда я приходила к сетке, отделяющей черный двор от того места, где они гуляли с няньками. Малыши видели меня каждый день. А однажды я даже передала им мяч через ограду. Особенно часто ко мне подходил Галь и подолгу смотрел на меня, а я на него.
Дрожащими руками я взяла сына на руки и, не выдержав, разрыдалась. Он смотрел на меня и трогал пальчиками мои слезы. Потом вырвался и побежал к Эрдэнэ. Но для меня это был огромный подарок, бесценный. Подарок, который я никогда не забуду – первые прикосновения моего сына. Потом я завоюю и остальные, потом я заслужу любовь и старшего. Я сделаю все, чтобы вернуть моих мальчиков.
– Твою мать…внук. Франкенштейн выглядел куда лучше.
– Спасибо дед. Франку до меня далеко.
– Эт точно. Тебе б к пластику потом наведаться.
Пропустил слова деда, отвернулся. А Батыр ко мне подъехал.
– Ну что…внучка. С возвращением домой.
И протянул мне обе руки. Я сжала их в своих, а он вдруг поднес их к своему лицу и прижался к ним старческими губами.
– Прости старого осла…прости, детка. Не мог признать. Или не пытался. Похоронили мы тебя, оплакали и никого больше в свое сердце впустить не могли…Старый дурень. Только Эрдэнэ почувствовала. А я…и зрение не то, и сердце после твоего ухода омертвело. Прости, если сможешь… а не сможешь, пойму. Сам бы вряд ли смог.
Опустилась перед коляской на корточки, сжимая руки старика в своих.
– Значит так было нужно. Значит не была похожа другая я на себя и должна была стать собой, чтоб узнали. Не вините себя…все в прошлом. Начнем с чистого листа. Начнем прямо отсюда.
Генрих прервал наш разговор, он сел ко мне на плечо и с радостными криками принялся ковырять клювом в моих волосах.
– Вот подлиза. Не, ну ты посмотри. Уже целоваться лезет. Генрих, ловелас старый.
Я погладила птицу по перышкам, подставляя губы, чтобы он их тихонечко пощипал.
Невольно поймала взгляд Хана, и внутри все сжалось, стало трудно дышать. Он смотрел диким взглядом на мои губы, а потом резко отвернулся и пошел в сторону комнат.
* * *
Я искала его недолго…а когда нашла, остановилась в дверях и застыла. Он собирал вещи. Сбрасывал их на кровать. Зашла и тихо прикрыла за собой дверь.
– Ты уезжаешь? – спросила дрожащим голосом.
– Да.
Четко и очень отстраненно, так, что по сердцу скользнуло острым лезвием.
– Почему?
Молчит, и меня убивает это проклятое молчание. Бросилась к нему, обхватила сзади обеими руками, прижалась всем телом к его огромной и такой горячей спине.
– Я не отпущу тебя…Слышишь? Я никуда тебя не отпущу!
Хватает мои руки, пытается разжать, но во мне какая-то адская сила, какой-то несокрушимый вихрь энергии, как будто знаю – разожму руки и потеряю его навсегда.
– Ты должна меня отпустить… – очень хрипло, низко. Так, что я едва разбираю слова, – для тебя и для детей так будет лучше. Я дно…Птичка. Я болото. Я затянул вас слишком глубоко…так глубоко, что дальше я должен отпустить и тонуть один. Я…даже прощения просить не могу…не могу. Потому что это как-то убого, как-то так презрительно мелко.
– А ты не проси, – приподнимаясь на носочки и целуя его спину
