Агония Хана - Ульяна Соболева
– Конечно. Я же обещал.
Подошел к ней, дернул стальное кольцо и отпрыгнул в сторону, когда Албаста с всплеском нырнула прямо в кипяток. Адский крик сотряс стены.
И он не ушел. Он до последнего смотрел на ее агонию. Пока не исчезла под водой…а потом не всплыла.
Чтобы окончательно убедиться, что она мертва, Хан достал тело и обезглавил, а потом снова отправил обратно в чан. От нее не должно ничего остаться. Даже праха. Она не заслуживает быть погребенной. Пусть ее душа никогда не найдет покоя. Пусть ее кости исчезнут под развалинами этого цирка. Жаль только, что пришлось отпустить без мучений. Но он обещал. А Дугур-Намаевы всегда держат свое слово.
Хан не потушил огонь под чаном, а быстрым шагом вышел из помещения. Выдыхая полной грудью, легкими, которые словно раскрылись после ее смерти, как будто он снова смог дышать. Как будто с ее исчезновением стало не так черно на душе, не так грязно. Эта старая, больная на голову сука ужасала даже его. Никогда не видел такой безумной жестокости, такого никчемного существования, такой самолюбивой и живучей гадины.
Они ждали Хана на улице. Две любимые девочки. Две его самые бесценные драгоценности, которых он почти потерял. Они бросились к нему вместе, и он рывком обнял их за шеи, притянул к себе, по очереди целуя золотую и черную головку. Да. Теперь он хотел домой. Хотел уехать из этого проклятого места…
– Все. Все кончено. Она мертва. Окончательно. Я лично в этом убедился.
– Тамерлан…
И дрожь по всему телу от своего имени ее голосом. Так, что сердце заходится от болезненного наслаждения. Только она называла его так – Тамерлан. Только она не признавала его кличку и никогда не говорила ему Хан.
«– Для меня ты – мой хозяин, господин, муж мой и любимый, мой Тамерлан. А Хан ты для них. Хан слишком безлик, слишком для всех. А мой Тамерлан только для меня.
– Твой Тамерлан, твой, птичка! Только твой!»
– Пойдем… я хочу тебе кое-что показать. Ты должен увидеть ее.
– Что увидеть?
Посмотрел в лицо Ангаахай и тут же отвел взгляд. Ему больно на нее смотреть. Теперь…когда все знает. Теперь, когда память подбрасывает все те ужасные проклятия, всю ту ненависть, что он обрушил на нее, он не достоин даже взгляд поднять. Смотреть только на ее ноги, целовать ее руки и…ждать, когда сможет себя простить. Если сможет.
Он уже решил, как поступит, когда они вернуться домой. Он уже принял это решение и не откажется от него.
– Я покажу. Идем.
И протягивает ему руку. Свою маленькую, хрупкую ручку с синяками на запястье от веревок. Когда он касается пальцами ее пальцев, она сплетает их между собой и ведет его следом. Куда-то в сторону клеток, которые спешно грузят на подъехавшие к зданию цирка грузовики. Ангаахай подводит его к клетке с черной тигрицей. И он вздрагивает всем телом. Тигрица напоминает ему Киару. Похожа словно две капли воды. Только шрамы у нее не на лапе, а на морде и на ухе.
– Это Атха…помнишь ее? Цэцэг продала малышку в цирк…когда мы все думали, что тебя больше нет. Она их всех продала. Бедная… Атха пережила столько ужаса и боли.
Повернулся к своей женщине… Нет, не своей. Он потерял право так ее называть.
– Хочешь забрать ее?
Кивнула и сжала его пальцы. И каждое прикосновение отдается током по всему телу, вызывает ворох мурашек, заставляет дышать быстрее.
– Ты можешь делать все, что захочешь.
– А ты…ты не хочешь забрать ее домой?
– Я хочу всего, что хочешь ты.
Отперла клетку, но Хан схватил ее за руку, не давая снять замок.
– НЕТ! Не входи!
– Она меня не тронет. Атха узнала. Она не давала Албасте даже приблизиться ко мне.
Усмехнулся, отнимая свои огромные пальцы от ее запястья.
– Она похожа со своими сестрами. Они все тебя обожают.
– И тебя…
– Нет…ты у них в приоритете. И это нормально. Ты их вырастила. Когда-то Киара могла за меня умереть.
– Джая тоже умрет за тебя…а Лала вместе с ней.
Ангаахай вошла в клетку, и тигрица бросилась к ней, облизывая ее лицо, тыкаясь массивной мордой ей в грудь. Потом посмотрела на Хана. На какое-то мгновение ее глаза кровожадно вспыхнули, и он был готов, что она бросится на него, но тигрица вдруг, как кошка, принялась тереться о его ноги и закрывать сладостно глаза.
Ангаахай и Эрдэнэ рассмеялись, а Хан опешил…потом погладил тигрицу между ушей.
– Золото погрузили! – свистнул Беркут и спрыгнул с грузовика. Его залитая кровью майка порвалась на ребрах и просвечивала надписи на монгольском. – Пора сваливать! Если представление транслировали в дарк нет, то скоро здесь будет или полиция, или кто еще похуже.
– А эти почему не ушли? – Беркут кивнул на группку людей.
Неподалеку от грузовиков стояли циркачи. Они смотрели на своих спасителей. Кто-то уже сбежал с наживой, кто-то остался провожать тех, кто подарили им надежду на новую жизнь. А карлица Долли плакала.
– Где нам теперь работать? Здесь хоть кормили и одевали. А так меня никуда не возьмут, даже в какие-то шоу. Пробовала уже. Куда нам теперь? У Пикассо нет рук, он зубами рисует…кому он нужен теперь? Немо слепой…он умеет ходить по канату. И больше ничего.
– Поехали с нами. Вы можете работать у нас. – сказала Эрдэнэ и посмотрела на отца, потом на Ангаахай. – Долли поможет присматривать за детьми, Пикассо займется раскрашиванием стен и забора в нашем доме, а Немо…
– Немо любит лошадей, – подсказал Пикассо и кивнул своей шапкой-колпаком.
– Значит, будет работать в конюшне. – тихо сказала Ангаахай.
Долгим взглядом посмотрела на Хана, как бы спрашивая его согласия.
– Все, что хочешь.
– Запрыгивайте в грузовик. Беркут…устрой здесь фейерверк. Все. Уходим.
Потом обернулся к двум монголам и отдал по слитку золота.
– Здесь не должны найти ни одного трупа, кроме хозяина этого притона.
Оба кивнули одновременно.
Когда грузовик выскочил на дорогу, раздался мощный взрыв, и огонь взметнулся в небо яркими языками и искрами, окрашивая все вокруг в ярко-оранжевое зарево.
«Гори в аду, сука…и жди меня там. Когда-нибудь я приду за тобой и туда и поджарю в чане твою гнилую душу».
Глава 22
Он не входил в дом…Замялся у входа, сцепив руки за спиной.
За короткое время Лебединую усадьбу полностью достроили и окончили ремонт. После пожара все было перевезено именно сюда. И мне почему-то захотелось здесь
