Поцеловать первого встречного - Ирина Муравская
— Так, я пошёл, — ушатом ледяной воды остужает нас знакомый голос. — С вами круто, но завидно, — смотрим с Герой друг на друга не отрываясь, но всё равно видим боковым зрением как Нечаев сползает с постели и в обнимку с подушкой идёт на выход. — Если что, до утра комната в вашем распоряжении, я вниз… Хотя… Есть идея получше… — не договорив мысль, за ним плотно закрывается дверь. Оставляя нас наедине.
Секунда, вторая, третья. Комната погружается в мёртвую тишину, в которой слышно лишь моё колотящееся сердце. Предатель! Нельзя не палить?
— Ну так что? — насмешливо интересуются. — Сама разденешься или помочь?
На слабо берёт, сволочь?
— Ну разденешь, а дальше что?
— Решим по ходу дела.
— Да что-то всё никак не решишь. Забуксовал, — раздражённо отпихиваю от себя Геру. Тот не сильно сопротивляется, поэтому почти без препятствий оказываюсь на ногах. — Мямля ты, Гертруда. И сыкло. Кишка тонка признаться, что влюбился?
— Тебе давно рот с мылом мыли?
— А ты на меня стрелки не переводи! Это не я как девственница ломаюсь: хочу — не хочу, надо — не надо. То ли за ручку подержаться, то ли в трусы залезть — что же выбрать! Знаешь, что я об этом всём думаю? Иди нахрен, достал! — сопровождаю тираду красноречиво вскинутым средним пальцем.
Это я погорячилась. В следующую секунду мою руку заламывают за спину, насильно задирая подбородок. Метеор чёртов, по щелчку оказался рядом.
— Берега не путай, — сердито щурится Михеев. — Забываешься.
— Отпусти, — на этот раз высвободиться не так просто. Чем больше извиваюсь, тем больнее в сгибе локтя. — Отпусти, сказала, придурок. Больно!
— Не ёрзай, хуже будет, — неудавшаяся попытка с пинком заканчивается тем, что моя спина влетает в скрипнувшую перегородку гардеробной. — Что ж ты такая неугомонная? — цепенею, когда его палец скользит по моим губам, приоткрывая рот. В горле моментом пересыхает, а вырвавшийся из нутра выдох шкребёт по нёбу. Ка-а-апец я быстро переобуваюсь. Меньше секунды назад сковородкой бы его жахнула, а теперь… А теперь внутренности в узел перекручиваются от одного его взгляда. — Я об этом наверняка пожалею…
Пожалеет? Опять одолжения или что?
— О чём? Слышь, друган, если я не получу хоть какого-то мало-мальски внятного ответа, засуну тебя в чёрный лист. Зуб даю. Буду игнорировать само твоё существование до… — поцелуй обрывает негодующую тираду, обжигая до испарины.
Моё запястье, всё ещё заломленное назад, на свободе. Вместо него с хозяйской настойчивостью скользят под тканевый корсет, купленный во время шоппинга в Эмиратах. Вместе с прочно обосновавшимися мурашками накатывает и слабость. Вцепляюсь в мужские плечи, чтобы не упасть. И целую. Целую, целую, целую…
Он, конечно, говорил, что девушка не должна перехватывать инициативу, оставляя мужчинам простор для проявления своего внутреннего "альфача" и т. д. и т. п., но я такая какая есть. Не умею и не хочу уметь по-другому. Пусть принимает это или же… не принимает.
Михеев принимает. Кажется. А, может, соревнуется за пальму первенства, от чего поцелуи получаются не просто страстные, а… всепоглощающие. Голова кругом и пахнет керосином. Чиркни спичкой, полыхнёт. Ща сдохну, отвечаю, настолько колбасит. Разрывает и мотыляет. Бросает вверх так, что от перепада давления закладывает уши, и сразу вниз, в адское пекло. Натуральная шиза.
Верхняя одежда с меня торопливо снимается и поцелуи смещаются ниже, точечными касаниями вырывая из лёгких протяжные стоны. Выныриваю на поверхность всего на мгновение, чтобы сипло напомнить:
— Я так и не услышала ответа…
Бретельки корсета спадают с плеч, а ключицу обжигают новая волна ласки.
— Это не ответ…
Нащупывается молния сбоку. Шнуровка спереди декоративная, чисто для красоты.
— Всё ещё не ответ…
Собачка скользит вверх, но замирает на полпути. Эм, да есть такое. Она уже в магазине заедать начинала.
— Видишь, сама судьба говорит, что ты увиливаешь от ответа…
По комнате разносится треск ниток. Разодрал. В мясо. Офигеть. Совсем же новое было.
— Каминских. Просто заткнись, ладно? — встречаюсь с затянутым поволокой взглядом Геры и забываю обо всём. Согласна, плевать на тряпку.
— Молчу.
— Руки подними.
Покорно подчиняюсь и оказываюсь раздета. Июньский ночной ветерок из открытого окна приятно холодит кожу. Недолго, почти сразу оказываюсь прижата к разгорячённому мужскому торсу и подхвачена под бёдра.
Снова оказываюсь на кровати и снова под ним, но теперь… теперь всё, на что хватает сил — это сминать в зажатых кулаках простынь и кусать губы, чтобы не стонать в голос. Пока язык и зубы попеременно ласкают ходящую ходуном грудь, его рука спускается по дрожащему животу, находит пуговицу и скользит под джинсы, туда, где давно жарко и от нетерпения пульсирует.
Без рофла, я такого вайба[2] не ловила целую вечность. Каждая клеточка дико истосковалась от одиночества, впитывая ласку с прожорливостью забытого всеми на подоконнике кактуса. Система запасливого хомячка. Вдруг нескоро снова снизойдёт благодать, поэтому надо брать от ситуации всё.
О-о-о… Интересно, долгая практика со струнным инструментом и та ловкость, с которой сейчас так умело выключают мой мозг подступающие судороги удовольствия как-то связаны? Если да, у меня новая цель в жизни — хочу выйти замуж за скрипача, у них та-а-акие пальцы…
Надо спросить…
— Мне всё ещё нельзя говорить? — что с голосом? Откуда хрип предсмертной агонии?
А нет, всё нормально. Это не агония, это по-другому называется. Мышцы и низ живота наливаются тягучей, безумно приятной тяжестью, но в самый сладкий миг всё заканчивается. Наглейший облом, я требую сатисфакцию!
Лицо Геры снова оказывается напротив, жалея мои раскусанные губы долгим поцелуем.
— Нет. Мне больше нравится, когда ты стонешь, а не болтаешь.
— Ну и ладно. Значит, минет не предлагаю. Вертайся на место быстро, ты там ещё не закончил.
Ля, смеётся. Смешно ему. Правда
