И только пепел внутри… - Тата Кит
Вопрос, не требующий ответа.
– Я просто научилась носить маску перед людьми. Не так уж и сложно делать вид, что ты сильная. Для этого достаточно не поднимать болезненную тему, потому что лицо может исказить гримасой боли и маска, которая и так держится на клее из твоих же соплей, отваливается к чертям собачьим. А так… – повела она острыми плечами и слегка дернула головой. – Моё лицо не выражает скорби, и другие не лезут с вопросами о моем подлинном состоянии. Ты тоже не лез, пока меня случайно не бомбануло.
– Прости за это.
– Не извиняйся. Ты не обязан был знать. Никто не обязан знать, что происходит за закрытой дверью чужой квартиры.
– Если бы, – хмыкнул я. – Люди по своей природе – вуайристы. Есть некоторое извращенное удовольствие в подглядывании в замочную скважину чужой двери. И неважно, что там происходит: трахаются, умирают, рожают…
– Чего не знаешь, туда и тянет, – согласно кивнула она. – Но даже если бы ты и подглядел в мою замочную скважину, то ничего бы в ней не увидел. Там, всё равно, постоянно темно. Перегорела.
– Лампочка?
– И она тоже, – ответила София и издала рваный горький смешок. – Достаточно иронично получается, учитывая, что мой муж был электриком. И погиб от своей же стихии.
– Как это произошло?
– Неожиданно, – откинулась она на спинку стула. – Хотя и ожидаемо.
Нахмурился, не до конца понимая оксюморон.
– Мой муж… – продолжила тем временем София, всё так же перебирая на руке браслеты. – Всегда был очень отзывчивым человеком. Мне иногда казалось, что ему просто жизненно необходимо кому-то помочь. Если кому-то вдруг не будет оказана его помощь, то и день прожит зря. Я могла спокойно пройти мимо человека, лежащего на земле, по умолчанию решив, что он просто пьяница, не достойный моего внимания. Так делают многие, так что я не видела в этом ничего зазорного. А муж считал иначе. Он не отойдёт от этого человека, пока не убедится в том, что он действительно пьян, а не мучается от сердечного приступа, инсульта или ещё чего… Да даже если он пьян, то нужно помочь ему добраться домой, позвонить его близким или просто оставить отсыпаться в безопасном месте, а не под кустом. Возможно, это правильно и люди должны помогать друг другу, живя в социуме, но иногда меня это сильно раздражало. Потому что помощь другим забирала его у меня. Забрала и в тот раз, – шумно и глубоко вдохнув, она взлохматила волосы и вновь сложила руки на столе. – Ночью на «линии» произошла авария. Часть города обесточило, а дежурная бригада отмечала чей-то день рождения, поэтому в их помощи смысла не было никакого. Мой муж в это время находился в отпуске, но, когда ему позвонили с просьбой приехать, посмотреть, что там, – он не отказался. Как обычно, в общем. Я была против, ворчала, пока он собирался, но терпеливо приняла и это. Всё-таки, люди остались без электричества, в той части города находилась больница, поэтому я просто затолкала своё недовольство поглубже и отпустила его. А через четыре часа мне позвонили и сказали, что он в больнице с ожогами и повреждением внутренних органов. Думаю, ты представляешь, что такое высоковольтная линия и какие травмы могут быть с ней связаны. Каким-то чудом страховочный трос не оборвался, и мой муж остался на нём висеть. Если бы не трос, то он точно погиб бы от удара о землю, упав с большой высоты. Но трос его спас. Ненадолго. Полгода комы, – начала она поглаживать линии на своей ладони. – Я никогда не верила ни в Бога, ни в чёрта, но с того дня я начала молиться. Даже в церковь ходила – ставила свечи за здравие, а потом врачи сказали, что нужно ставить за упокой. Показатели начали падать, врачи сказали, что организм мужа перестал бороться и ему осталось не так уж и много. Может, сутки. И то, в лучшем случае. Сказали, что нужно успеть попрощаться, пока он ещё в сознании и может что-то слышать, – тихий всхлип прервал её речь, рванный вздох вырвался из лёгких, тихий голос дрогнул. – Я пришла в палату последняя. После родителей, сына, друзей и остальных родственников. И сказала, что он слабак. Не о любви, не о том, что буду помнить его всю жизнь и хранить в сердце… Я сказала, что он слабак, который не может чуть-чуть напрячься и прийти в себя, если не ради меня, то, хотя бы, ради нашего сына. Я разозлилась. Не знаю, почему, но в тот момент я его возненавидела. Кричала, пыталась его растолкать, заставить встать и больше не прикидываться умирающим. По-моему, в тот момент я сама себе не принадлежала. У меня даже нет определения этому состоянию…
– Отчаяние, – бросил я едва слышно.
– Больное отчаяние, наверное, – уточнила София. – Меня от него оттащили врач и санитарка, выставили из палаты, а через десять минут он умер, так и не услышав от меня, что я его, всё-таки, люблю.
Дрожащие плечи, громкий всхлип в темноте.
– У тебя хотя бы была возможность сказать хоть что-то. У меня не было даже этого.
– Расскажи, – выдохнула она и обтерла лицо ладонями.
Шумно выпустил воздух из носа и откинулся на спинку стула, рефлекторно выставляя барьеры из молчания и отстраненности.
– Твоё молчание нечестно, – отозвалась София укоризненно.
– Черт! – рванул руку вверх и нервно прочесал затылок. – Я тоже об этом ни с кем не говорил, и не думал, что когда-нибудь придётся.
– И всё же.
Обратил внимание на её лицо, но не видя глаз, сложно было сказать с каким чувством она ждёт от мня ответных откровений.
– Она погибла в свой день рождения, – начал я и вернул руки на стол, сосредоточенно ковыряя под ногтями. – Она всю жизнь мечтала о полёте с парашютом. Я, естественно, был против, потому что не доверял этой штуке из простыней, но потом пришёл к решению, что не могу стоять на пути к её мечте и придумал альтернативу: вместо парашюта, решил подарить ей полёт на параплане. Эти штуки показались мне гораздо безопаснее, летают они не очень высоко, и она могла бы рулить им самостоятельно, не пользуясь помощью инструктора. Опробовал эту штуку сам и купил ей день полётов
