Эм + Эш. Книга 1 - Елена Алексеевна Шолохова
— Как ты посмела ослушаться меня?! Я тебе велел сразу после школы идти домой!
Объяснять ему я ничего не хотела и не могла. В голове гудело от удара. Из носа вдруг хлынула кровь, хотя нос он и не задел. Но отец ругался, пока не пришла мама и не увела его. Я упала на кровать и разревелась. Рыдала до икоты, до изнеможения. Потом пришла мама, дала мне мазь от ушибов, которой я совсем недавно лечила синяки.
— Что ты опять натворила? — спросила она.
— После школы зашла к Але Зиминой, — механическим голосом ответила я.
— Зачем? Отец и так был на тебя зол. Зачем ты его провоцируешь?
— Я его не провоцирую. Он сам ищет поводы, чтобы прицепиться ко мне. Ты считаешь, что можно ударить человека, своего ребёнка за то, что он зашёл после школы к подруге?
— Тут другая ситуация, — мама отвела глаза. — У папа просто накопилось. Это была последняя капля.
— Это у меня накопилось, — снова всхлипнула я. — Уходи.
Спустя час мама принесла в мою комнату ужин, мол, отец не желает меня видеть за общим столом. Как будто я желаю! И как будто я смогу сейчас проглотить хоть кусок. Их кухни доносились обрывки их разговора:
— Ты не должен был распускать руки, — говорила мама.
— То есть я должен мириться с её выходками? Сквозь пальцы смотреть, как она под гору катится.
— Ты делаешь из мухи слона.
— Когда будет слон, уже ничего не сделаешь. Поздно будет.
Отец с грохотом отодвинул стул, но, судя по звукам, все ещё находился в кухне:
— Ты что, не замечаешь тенденции? Сначала она водила дружбу с этой Черниковой, которая уже дважды попадала в детскую комнату милиции, потом заявилась на школьный вечер полуголая, а сегодня чуть не сбежала с урока и в наглую не подчинилась моим требованиям.
— Но давать волю рукам всё равно не нужно было. Она же девушка.
— Она — моя дочь!
Я залезла под одеяло с головой. Сил не было их слушать. А ещё я вдруг поняла, что ненавижу отца. Я понимаю, что это ужасно и противоестественно. И ни за что никому в этом не признаюсь. Но я его ненавижу.
* * *Во вторник мама разрешила не ходить в школу. Не по доброте душевной, а потому что у меня на скуле проступил синяк. След отцовской руки. Не такой огромный, как после стычки с химичами, но всё равно довольно явственный. Хорошо хоть глаз не заплыл. Отец на мамино предложение промолчал. Он, конечно, терпеть не может, когда я пропускаю занятия, но больше всего на свете отец опасается слухов. Это его «Что скажут? Что подумают?» прямо в идею-фикс превратилось. И ведь я тоже поддалась этому его влиянию, тоже постоянно пекусь об общественном мнении. А оно, оказывается, вон какое переменчивое, достаточно платье не то один раз надеть. И казалось бы — ну не всё ли равно, что обо мне думает Черникова, Зимина или Вилкова, а уж тем более — Куклина или Капитонова. А вот поди ж ты, меня это грузит и не слабо, даже в свой класс идти не хочется. А ещё больше не хочется видеть Шаламова и его одноклассников. Так что хоть один плюс есть во вчерашнем скандале.
Уходя, отец велел маме разузнать, что проходим и дать мне задания. «Пусть дома занимается, раз уж в школу не пошла».
Чудно! Как будто я в школу не пошла по своей прихоти, а не потому что он меня побил. Вот, кстати, парадокс — наказал он меня вчера за прогул одного урока, даже не одного, а половины. И в итоге я теперь пропущу как минимум шесть, если синяк каким-то чудом исчезнет к завтрашнему дню. А с синяком он меня не отправит — боится, как бы в школе не заметили и не решили, что в датском королевстве всё не так благополучно, как кажется.
«И чтоб она никуда из дома не выходила! Ни-ку-да!».
Куда я пойду с синяком?
«А если придёт Черникова, дверь не открывать. Она должна заниматься».
Черникова не придёт. А ещё со вчерашнего дня я перестала быть Эмилией, теперь я для него — она.
* * *Черникова, кстати, пришла. По времени — примерно после четвёртого урока, хотя у нас по расписанию — шесть. Но её такие мелочи никогда не заботили. Дверь я, естественно, открыла. Не через дверь же переговариваться, но встретила её примерно с тем же лицом, с каким вчера встретила меня Зимина.
— Чего тебе? — в свою комнату я её не пригласила, оставила на пороге в прихожей.
— Слушай, я тут подумала… С Зиминой нехорошо получилось.
— Да там много с чем получилось нехорошо.
— Ну хочешь, я к ней подойду и скажу, что ты мне ничего не говорила?
— Она тебе не поверит. Решит, что это я тебя подослала.
— Но попробовать-то можно?
Я пожала плечами. Светка помялась. Ей явно ещё что-то не давало покоя, наконец она разродилась:
— Слушай, а у тебя правда с Шаламовым ничего нет?
Вот ненормальная!
— Я уже говорила. Я вообще о нём больше слышать не желаю!
— Слушай, ты извини. Я правда думала, что вы за спиной у всех тайком замутили. А девчонки вчера сказали, что видели, как ты после уроков выходила, и вы с ним даже не поздоровались. Сказали, что он, ну они все там, смеялись над тобой.
Какого чёрта она припёрлась? Лезет, душу мне травит. Я из последних сил стараюсь не думать о нём, еле держусь. А она, как нарочно, напоминает самое неприятное.
— Козёл, да? — это она вроде как сочувствие мне выказала, будто я в нём нуждаюсь.
— Все они козлы. Мы с девчонками подумали и решили, что это наверное какой-то их дебильный прикол.
Светка, видя, что ничего обсуждать я не намерена, промямлила ещё раз извинения и ушла. Я, конечно,
