Женевьева Дорманн - Бал Додо
В Париже Бени вела жизнь, которую ее бабушка Карноэ без колебаний назвала бы «беспорядочной». Правда, ее короткие любовные истории были сплошным разочарованием. Ни с одним из своих случайных любовников ей не удавалось обрести горячность, неистовство, которые она познала с Вивьяном. А с ним отношения уже не были прежними. Они любили друг друга, но лихорадка прошла. Желание между ними умерло. Они могли бы тысячу раз спать вместе, и ничего бы не произошло. Куда исчезло это пылкое буйство в хижине, этот порыв, который соединил их в объятиях? Они никогда не говорили об этом, но Бени знала, что Вивьян испытывает то же, что и она, и это ее будоражило. Была любовь, был огонь, а потом — ничего. Так это она и есть, та самая любовь, страдания и удовольствия которой воспевались в книгах, операх, в стихах? Вивьян не вызывал в ней больше ни страданий, ни волнений — во всяком случае, она так думала, — и это не давало ей покоя.
Тогда она говорила себе, что ошибается. Не одно столетие о любви идет столько разговоров; не бывает дыма без огня. Наверное, это у нее, Бени, пагубный дар замораживать страсть, уничтожать абсолютное. Она нуждалась в утешении. Но ни книги, ни люди, которых она знала, не могли ей этого дать. Например, ее родители, ведь они любили друг друга, там, в Лондоне, когда были молодыми. Бени как-то залезла в мамин шкаф, она часто делала это, когда была ребенком, и нашла там письма Ива, которые он писал когда-то, и восторженные стихи, посвященные матери. Она даже помнила своих родителей молодыми и влюбленными, когда они пожирали друг друга глазами, ходили, целовались, гонялись друг за другом, наэлектризованные, как кошки по весне. И что от этого осталось через несколько лет? Они разбежались, а Морин, кажется, и не страдала от этого.
А чем заканчивается любовь у тех, кто не расстается? У тех, кого благодатная смерть не настигнет в любовном огне? Ведь не случайно в легендах пары погибают, едва соединившись. И существуют ли в мире счастливые Тристан и Изольда, которые все еще восхищаются друг другом через двадцать лет после первого поцелуя? Бени хотелось бы в это верить, и она отчаянно искала их, как Авраам искал десять праведников, чтобы спасти от разрушения проклятый город. Но она, как и Авраам, не находила их. Ни в книгах, ни в реальном человечестве утешения не было. Не было там изобилия живых и вечно влюбленных.
Женатые или нет, но ни одна пара не вызывала в ней желания повторить их судьбу. Даже если ненависть или презрение не восстанавливали их друг против друга. Иногда она замечала одичавший огонек в глазах Лоика, когда он натыкался взглядом на свою супругу. Их съедала тоска. Им незачем было смотреть друг на друга, да и разговаривать им было не о чем, каждый стал для другого привычной мебелью, отсутствие которой могло бы вызвать неудобство, а присутствие просто не замечалось. В самолетах, ресторанах, на террасах воскресных кафе она наблюдала за семейными парами зрелого возраста, они обращались друг к другу односложно, по необходимости повседневной жизни, как будто каждый был сослан на планету с непроницаемой атмосферой, не имеющую связи с внешним миром, и был куда более одиноким, чем отшельник в скиту. У них были одинаковые лица, похожие на морду раздраженной собаки, совместная жизнь вынудила мимикрировать, сделала сходными во всем: те же тики, те же гримасы и неопределенный пол — женщины с усами и мужчины с редкой растительностью.
Во Франции в аэропорту Бени часто сталкивалась с пенсионерами, которые коллективно направляются в дальний французский департамент на каникулы «третьего возраста» по сниженным тарифам; в аэропорту организаторы туров загоняли их в самолеты, как баранов. Это были по большей части провинциалы, крестьяне или рабочие, для которых это было единственное, последнее путешествие в жизни, выигранное в радиопередаче или в упаковке стирального порошка или же турагентство в рекламных целях убедило, что они не могут умереть, так и не увидев кокосовые пальмы над лазурными лагунами, и что южное небо там мягче, чем в Лиможе, песок нежнее, чем в Порнише, а люди не такие жестокие, как в Вайр-сюр-Эссоне. И они отправлялись на чужбину, карауля свои чемоданы, дрожа от страха, что их могут обокрасть, и, сцепленные по двое, стояли в зале ожидания, с приколотыми на груди бирками с именами. Вырванные из привычной жизни, они выглядели тревожными и потерянными. Ошарашенные шумом, этим бесконечным движением прибытия и отбытия, который оглушал их, придавая вид совы, разбуженной средь бела дня. Боясь опоздать на самолет, не услышать вызов, они по десять раз сверяли время на наручных часах и на билете, проверяли, не вывалился ли бумажник, без конца ощупывая свой пиджак, и от страха потеряться не отходили друг от друга.
Мужчины, старея, усыхали и сморщивались, их маленькие тощие задницы болтались в слишком широких брюках, поднятых над талией слишком высоко, торчали тонкие птичьи шеи. Женщины, наоборот, старели, раздаваясь в груди и крупе, становясь пухлыми и рыхлыми, их тяжелые груди туго стягивал бюстгальтер, перетягивая спину и образовывая на ней двойную складку. Они выглядели мамашами своих хрупких супругов. Жирными повелевающими мамашами, которые обращались с ними, как с неразумными мальчиками: «Надень куртку, холодно! Ослабь брючный ремень, так будет лучше! Сними ботинки, а то ноги отекут!» Это в их руках паспорта и билеты, это они считают чемоданы, выбирают еду в ресторане, с достоинством выдают пилюли и порошки; маленькие мужчины послушно глотают их, спасибо, мама, от сердца, от печени, от простаты, от давления или бессонницы. Они глотают все не споря, доверчивые, безропотные. Жены вполне могли бы скормить им яд, они только спасибо сказали бы.
И Бени с ужасом разглядывала этот закат семейной жизни, которую считали удачной, потому что и мужчины, и их жены так и остались привязанными друг к другу все эти годы, объединенные страхом одиночества, мелочными интересами и пожизненными уступками. Да лучше тысячу раз одиночество, чем это гибельное товарищество и это медленное разрушение. А еще лучше быть вдовой. Иногда она встречала престарелых путешественниц, которых потеря супруга, казалось, не загнала в тупик. Напротив. У них был непринужденный и даже игривый вид, который придают пережитые несчастья и уверенность, что отныне они будут жить по своему усмотрению.
Когда-то давно история с вдовством волновала Бени. Тогда ей было двенадцать лет, а ее бабушка де Карноэ была без ума от оперетт, особенно венецианских; она повела Бени в театр Роуз-Хилла, где гастролировавшая французская труппа давала «Веселую вдову» Франца Легара. Самая любимая оперетта Франсуазы де Карноэ, она частенько напевала одну из арий, когда была в хорошем настроении и под варангом возилась со своими растениями. В гостиной было слышно, как она мурлыкала: «Изящный тур к нам подползает тихо…» — а в это время ее секатор щелкал в аламандах. Бени была в совершенном восторге от декораций, от вальсов и от этой восхитительной вдовы, с ее накладной задницей, ее шлейфом, с ее осиной талией и бриллиантами, с ее перьями и кружевами, с ее обмороками и пением под розовыми глициниями и с этими усатыми мужчинами, которые вились вокруг нее, желая соблазнить. Там зародилось ее решение: она хотела быть вдовой. И в машине, по дороге в «Гермиону», она поделилась этим с бабушкой.
