Гийом Мюссо - Бумажная девушка

– А ты лжива, как бюстгальтер.

– Опять твои сексуальные метафоры. У тебя действительно с этим проблемы, бедненький.

– Это у тебя с этим проблемы! – парировал Мило. – Почему ты никогда не носишь платья или юбки? Почему ты никогда не надеваешь купальник? Почему ты покрываешься мурашками всякий раз, когда кто-то касается твоей руки? Ты предпочитаешь женщин или что?

Прежде чем Мило успел договорить, его оглушила оплеуха, по силе сравнимая с ударом кулака, которую ему отвесила Кароль. Он едва успел перехватить ее руку, чтобы не получить еще одну.

– Оставь меня!

– Когда успокоишься, оставлю!

Она отбивалась, как черт, тянула свою руку изо всех сил и едва не опрокинула Мило. В конце концов она упала на спину на песок и увлекла его за собой. Он тяжело рухнул на нее и собрался встать, когда почувствовал у виска дуло пистолета.

– Слезай! – приказала Кароль, взводя курок.

Она сумела достать оружие из сумки. Возможно, иногда она забывала о сменной одежде, но о служебном оружии – никогда.

– Отлично, – произнес Мило бесцветным голосом.

Обескураженный, он медленно поднялся и грустно смотрел на свою подругу, убегавшую от него, вцепившись в пистолет обеими руками.

Прошло много времени после бегства Кароль, а Мило, совершенно сбитый с толку, все еще оставался в маленькой лагуне, окруженный белым песком и бирюзовой водой.

В этот день тень Макартур-парка протянулась до западной оконечности Мексики.

24-

Ла Кукарача

Любовь словно ртуть в руке: останется лежать в раскрытой ладони, но стоит только сжать пальцы, и она просочится между ними.

Ресторан «Ла Иха де ла Луна»[60]. 9 часов вечера

Прилепившийся к прибрежному утесу ресторан класса «люкс» нависал одновременно над бассейном и над морем Кортеса. Ночью пейзаж был таким же впечатляющим, как и при свете солнца, выигрывая в романтизме и загадочности, хотя и проигрывая в глубине. Медные фонари висели вдоль беседок из виноградных лоз, а цветные светящиеся нити создавали вокруг каждого столика нимб приглушенного света.

В платье, усеянном серебристыми пайетками, Билли прошла вперед. Женщина-администратор тепло поприветствовала нас и провела к столику, где Мило уже несколько минут ждал нас. Явно захмелевший, он не сумел объяснить мне причину отсутствия Кароль.

В нескольких столиках от нас в середине террасы, словно драгоценность в футляре, Аврора и Рафаэль Баррос выставляли напоказ свою новую любовь.

Ужин прошел мрачно. Даже Билли, обычно веселая, казалось, потеряла все свое оживление. Заметно уставшая, она была бледной и измученной. В начале вечера я нашел ее в нашем номере, где она свернулась калачиком на кровати, проспав так весь день.

– Последствия путешествия, – отмахнулась она.

В любом случае, мне пришлось с ней повоевать, чтобы вытащить ее из постели.

– Что случилось с Кароль? – спросила она у Мило.

Глаза моего друга налились кровью, на лице было озадаченное выражение, как у человека, который вот-вот упадет на стол. Он как раз бормотал какое-то объяснение, когда тишину ресторана нарушил тенор.

La cucaracha, la cucaracha,Ya no puede caminar[61]

К нашему столику подошли марьячи, чтобы спеть нам серенаду. Оркестр был мощный: две скрипки, две трубы, гитара, гитаррон и виуэла.

No tiene, porque le faltaMarijuana que fumar[62]

Их костюмы заслуживали отдельного описания: черные брюки с вышивкой на боковых швах, короткие пиджачки с лацканами, украшенными серебряными пуговицами, элегантно завязанные галстуки, ремни с пряжкой, на которой красовался орел, начищенные до блеска ботинки. И конечно же, сомбреро с широкими полями, большие, как летающие тарелки.

Жалобный голос солиста сменил хор, шумно выражавший несколько принужденное веселье, больше похожее на выход чувств, чем на радость жизни.

– Настоящий китч, да?

– Вы шутите! – воскликнула Билли. – Они чертовски классные!

Я с сомнением посмотрел на нее. Определенно, мы с ней по-разному понимали прилагательное «классный».

– Господа, мотайте на ус, – сказала Билли, поворачиваясь к нам с Мило. – Перед вами настоящее олицетворение мужественности.

Певец пригладил усы и, чувствуя одобрение, запел следующую песню, сопровождая ее прилежными танцевальными па.

Para bailar la bamba,Se necessita una poca de gracia.Una poca de gracia pa mi pa tiArriba y arriba[63]

Концерт продолжился добрую часть вечера. Переходя от столика к столику, марьячи представляли свой репертуар народных песен, в которых говорилось о любви, о храбрости, о красоте женщин и засушливых пейзажей. Для меня – посредственный и утомительный спектакль, для Билли – выражение гордой души народа.

Когда представление подходило к концу, в отдалении раздался рокот. Одинаковым движением посетители повернули головы к морю. Урчание становилось все глуше, и в небе появился силуэт старого гидросамолета. На небольшой высоте железная птица пролетела над рестораном, чтобы сбросить на террасу цветы. Несколько секунд шел дождь из разноцветных роз, которые в результате полностью закрыли блестящий паркет ресторана. Бурные аплодисменты встретили этот неожиданный цветочный ливень. Потом гидросамолет снова появился над нашими головами и принялся исполнять хаотичную хореографию. Цветные дымы нарисовали в небе невероятное сердце, которое быстро растворилось в мексиканской ночи. Аудитория снова зааплодировала, когда в зале выключили свет, и метрдотель подошел к столику Авроры и Рафаэля Барроса. Он нес на серебряном подносе кольцо с бриллиантом. Рафаэль опустился на одно колено, чтобы сделать ей предложение руки и сердца. В сторонке стоял официант, готовый открыть шампанское, чтобы отпраздновать «да» Авроры. Все было идеально, продумано и просчитано, в духе любителей слюнявого романтизма и праздников, продаваемых по каталогу.

Но разве не это ненавидела Аврора?

Я сидел слишком далеко, чтобы услышать ее ответ, но достаточно близко, чтобы прочесть по губам.

– М.н.е. ж. а.л. ь… – прошептала она, хотя я не знал наверняка, кому адресованы эти слова: ей самой, присутствующим или Рафаэлю Барросу.

Почему парни не думают хорошенько перед тем, как делать такое предложение?

Повисло тягостное молчание, как будто весь ресторан был смущен при виде этого низвергнутого полубога, превратившегося в обычного беднягу, стоявшего на одном колене на полу, неподвижного, как соляной столб, застывшего в стыде и недоумении. Я прошел через это до него и именно в этот момент испытывал к нему скорее сострадание, чем радость неожиданного реванша.