Счастливы вместе - Мари Соль
— Маргош, — тянет Окунев, — Ну, не плачь, моё солнце. Пускай этот недоучка других учит жизни. Идём?
Я, поддавшись, встаю. Однозначно, что женщина-доктор была бы гораздо умнее и тактичнее. Уж она поняла бы, что значит рожать. И как после этого бывает трудно вернуться к обыденной жизни.
— Откуда грамоты взял? Сам нацарапал? — приговаривает Ромик, ведя меня к двери.
Я, вытерев слёзы, бросаю:
— И кофе у вас говно, Егор Аристархович! И сами вы дрыщ и очкарик!
Егор шумно дышит. Но, не удостоив нас репликой, продолжает молчать. А что тут скажешь? На правду же не обижаются!
Мы с Ромкой выходим. Я — первой. Затем уже он. Мариночка, видимо слышала фразу, которую я намеренно громко сказала. И теперь затаилась в углу.
— Вы бы нашли себе шефа получше, — вернув себе самообладание, я отправляю назад прядь волос. И иду в направлении выхода, как час назад шла какая-то дама. Горделиво, с приподнятым носом.
Слышу Ромкино:
— Деньги в трубу!
И держу в себе фразу: «А я говорила».
В машину садимся в молчании. Оба сопим. Пока Окунев первым не фыркает:
— Нет, ну ты слышала? Я — престарелый изврат. Возраст, блин! На себя бы посмотрел, — он вставляет ключи в зажигание.
— Вот именно! — соглашаюсь я с мужем. Хотя… В чём-то согласна с Егором. Что Окунев тот ещё гад.
— Типа я унижаю тебя! Я тебя унижаю? — вопрошает, взглянув на меня.
Я усмехаюсь:
— Меня все унижают, не только ты. Я ведь женщина-жертва.
— Ты?! — удивляется Окунев, словно только услышал об этом, — Да он тебя просто не знает. Ведь ты же кремень!
— Да вот именно! — вот тут я согласна.
— Жертва, блин, — хмыкает Ромик, нажав на педаль, — Жертвы, вон, дома сидят и не вякают. А тебе палец в рот не клади.
Я отвечаю ему тяжким вздохом. Приятно, что он не считает меня таковой.
— Комплексы, блин! У меня. Не, ну ты слышала? — никак не может прийти в себя Ромик.
— Он просто завидует, — машу я рукой.
— Вот, точно! — кивает Окунев, — Это ты в точку, Марго. Мне кажется, он не лечить собирался нас, а разлучить. Хрен ему!
Я смотрю на дорогу.
— Дрыщ и очкарик! Ну, ты, конечно, дала жизни, мать, — неожиданно смех отвлекает меня.
Я смотрю на супруга:
— Обидно?
— Нормально, — улыбается он и кладёт на бедро свою руку…
В другое время я бы стряхнула её. А сейчас не хочу. Волоски на его пальцах чуть серебрятся. И когда он успел поседеть? Я накрываю ладонью его ладонь. И мы едем сквозь сонную бурю, которую нам в этот раннедекабрьский вечер подарил Петербург.
Глава 24
Ещё месяца не прошло с тех пор, как Мамедов уехал. А я продолжаю, как выражается Алёнка, паломничать! Бывает, пройдусь мимо его кабинета, застыну на миг, и вспоминается всё…
И объятия, и слова, и то, как работа была заодно. Все последние годы ходила сюда, как на праздник! Наряжалась и красилась. Никогда не позволяла себе явиться в больницу невыспанной, бледной, без грима. Хоть чуть-чуть, но румянила щёки. И, сидя в машине, проводила кисточкой по губам, чтобы блестели. Левон говорил, что мои губы пахнут малиной. А я покупала тот блеск постоянно с тех пор…
Табличку с его двери сняли. И мне больно от этого! Вовка сказал, скоро повесят новую. Новый доктор придёт и займёт кабинетик Левона. Я протестовала! И по поводу нового доктора, и того, чтобы отдать кабинет. Хотела сама переехать туда. Но в моём тоже многое было! В моём и случился наш первый, навеки живой, и безбашенный секс.
Достаю из коробки одну из конфет. Сколько им? Год уж, наверное! Но, думаю, шоколаду не страшно. Он разве что чуть побелеет от времени. А я от времени скоро состарюсь. Когда он приедет? Писал, что отец не встаёт. Теперь он лежачий. И как долго останется жив, неизвестно. Может, месяц. А может быть, несколько лет. А Левон, пока папа такой, не посмеет уехать. Даже на время, сославшись на некие планы. Например, конференцию, которая проходит в Санкт-Петербурге…
Конфеты в форме сердечек. Все в разных обёртках. Развернув одну из них, я едва не кладу её в рот. С опозданием вижу, что это совсем не конфета. А… золото.
— Что? — удивляюсь.
На ладони лежит золотое сердечко. Изучаю его, вижу пробу.
— Ничего себе, — тихо шепчу.
Внутри оно полое, видимо. Потому не тяжёлое. Нахожу сбоку кнопочку. И, нажав, изумлённо подпрыгиваю. Оно открывается, являя моему взору свою сердцевину. Внутри пустота.
«Боже ты мой, как символично», — потрясённая этим, я долго смотрю на него. Ведь в моём сердце тоже пусто. Так пусто! Без тебя, дорогой.
Незамедлительно делаю фото. И отсылаю Левону.
«Представляешь? Нашла! Чуть не съела», — и смайлик.
Он отвечает не сразу. И я успеваю надеть его сердце на ниточку жемчуга. Тонкую, как ноготок. Наверное, стоит носить на цепочке. Ведь жемчуг такой камень, нежный! К тому же, вот этот жемчужный комплект подарил мне супруг.
«Ты серьёзно?», — смеётся Левон в сообщение смайлом.
«А что?», — уточняю. Вдруг, это не он. Вдруг он не в курсе?
«Да этому кулончику год уже скоро. Я же тебе их на день влюблённых дарил. Конфеты эти».
«Ты серьёзно?», — теперь мой черёд вопрошать.
«А я думаю, почему ты не носишь? Не нравится, наверное», — он грустит. Жёлтый смайлик печально поник.
Мне так хочется плакать. И светлая грусть на душе. Мой Левон. Мой любимый! Даже там продолжает меня вспоминать.
«Я теперь вставлю туда твоё фото», — пишу.
«А муж увидит», — ревностно щурится он.
«Муж, объелся груш», — я показываю ему язык в ответном послании.
«Как ты, Русалочка?», — пишет Левон.
«Без тебя. Очень плохо», — теперь я грущу.
«А мне без тебя ещё хуже», — отвечает он с нежностью. И посылает сердечко. Я тоже ему посылаю разбитое сердце. И делаю фото себя.
Он в ответном бросает мне свой незабвенный анфас. Я целую экран. Вижу сзади какие-то жалюзи и стеллаж с документами.
«Где ты?», — пишу.
«Да в больницу устроился, местную», — пишет Левон, — «Буду развивать медицину на родине».
«А нам обещали нового доктора. Вдруг я понравлюсь ему?», — я кокетливо строю глазки.
Он присылает ревнивую рожицу: «Уже променяла меня? Не успел я уехать».
«А ты там с медсёстрами мутишь?», — пытаю в ответ.
Тут кабинет открывают без стука. Иришка, с глазами размером с очки, выдыхает:
— Маргарита Валентиновна! Тут…
Из коридора доносятся крики. Я, бросив смартфон,
