Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна
Рита была в те дни как во сне, ей не нужны были никакие бумаги, только он сам, маленький и теплый. За нее все сделали другие… Впрочем, все это уже совершенно не важно. Ванечка по всем документам ее сын.
Сердце Риты снова сжалось. Но ведь тогда она жила в другой среде, там, где люди стремятся прибиться друг к другу, и она казалась странной женщиной, одинокой в том холодном краю одиночества, в котором человеку просто не выжить одному. А если бы это произошло при иных обстоятельствах, допустим, в этом городе, где она живет сейчас, она… совершила бы такой поступок?
Какой надуманный вопрос, одернула она себя. О чем она себя спрашивает? Конечно. Она давно, с ранней юности, конструирует свою собственную жизнь сама. Она всегда хотела, чтобы в ее жизни было все, чему полагается в ней быть. Она хотела, чтобы в ее жизни был ребенок.
И он есть.
На душе Риты потеплело, она расслабилась и услышала за окном соловьиную трель сигнализации припаркованной поблизости машины.
Рита вытерла пот со лба. Ночник в палате слабо светил, но его света вполне хватило, чтобы высмотреть в своем прошлом вот этот честный ответ: она взяла Ванечку, зная, что для нее это единственно возможный вариант иметь сына.
21
У Саши Решетникова, который вернулся к себе в Нижний Новгород, времени было меньше, чем у Риты, но он то и дело ловил себя на мысли о ней и о Ванечке. Они вытеснили у него из головы даже Вилю и ее ребенка, точнее, их общего ребенка. То потрясающее открытие отошло на второй план из-за недавнего события, в котором он принял столь деятельное участие, словно стараясь вниманием к Рите и ее Ванечке возместить то, что, как оказывается, он недодал другой женщине и ее сыну.
Он снова и снова рассматривал фотографии, которые принесла в тот день Рита, и, глядя на нее, не понимал — как же могли ее считать некрасивой? Точеная фигурка, правильные черты лица, тонкие руки с букетиком цветов в них. И потом, та сцена в парке — это не был просто алкогольный туман. Он захотел ее тогда, значит, что-то его влекло к ней. Он помнит тот резкий запах… С тех пор Саша никогда и нигде его не ощущал.
А она… Надо же, она захотела, чтобы именно он был ее первым мужчиной. Так что же это выходит, она на самом деле была в него влюблена все годы? Иначе разве женщина станет хранить невинность до двадцати двух лет, чтобы отдать ее именно ему?
Нельзя сказать, что Саша помнил подробности произошедшего в ту ночь или чувства, которые испытал. Но что-то тогда она ему сказала, что-то такое, чего он не понял до конца. То ли про то, что она его догнала, нагнала, настигла… Или приманила? Или пасла?
Он покрутил головой — нет, ему не вспомнить. Слишком давно и слишком мало для него всегда значили слова женщин. Язык тела он понимал гораздо лучше.
Рука сама потянулась к телефону.
— Мама? Ну как вы там?
— О, мы просто превосходно. — Он давно не слышал такого бодрого голоса матери.
— Ты уже научила Ванечку играть в подкидного?
— Ты меня обижаешь. Завтра мы начинаем уроки покера. В приличных домах играют в покер, чтобы ты знал, дорогой мой сын. Кстати, звонила Рита, ее выпустят в пятницу.
— Понятно, — сказал Саша и помолчал. — Я, может быть, приеду.
— Что же, будет неплохо, — сказала мать. — Сам ответишь на вопросы моего юного друга, он хочет знать все про овцебыков и о том, как их пасут.
Саша засмеялся.
— Да, их пасут, это точно. Иначе их не загонишь, они слишком подвижные и своевольные.
Серафима Андреевна положила трубку и оглянулась. Ванечка сидел за столом над книжкой, и поза его была знакома настолько, что у нее закололо сердце.
Сын Шурик сидел всегда вот так, скосившись на правый бок. Она не отрываясь смотрела на мальчика, пытаясь уловить что-то еще, а что именно — она сама не знала.
Конечно, люди похожи, дети тем более. Они обезьянки, вот и Ванечка наверняка кого-то копирует, как и его тоже кто-то копирует в свою очередь. Но… Нет, этого просто не может быть. Ванечка оттопырил нижнюю губу и двумя пальцами потянул ее в задумчивости.
Серафима Андреевна уже открыла рот, чтобы одернуть его, и даже приготовилась сказать: «Шурик!» — но вовремя удержалась.
Ну, какое отношение этот мальчик может иметь к ее сыну? Она никогда ничего не слышала о Рите, кроме того, что эта девочка училась в одном классе с ним. И потом, если Ванечке шесть, то в год его рождения Шура работал в Тикси.
— Ванечка, а ты помнишь, как жил на Чукотке?
— Помню. Я катался на собаках. На оленях. Я ел икру и строганину. У меня были красивые унты и меховая шапка, как, как…
— Послушай, маленький капитан Врунгель, тебе было три года или четыре, когда ты сюда приехал жить. Как ты мог кататься на собаках? На оленях?
— Ну… тогда на самолетах! — не задумываясь ответил Ванечка. — И знаете, что я делал?
— Что ты делал? — спросила Серафима Андреевна, тасуя карты.
— Я перевозил телепузиков на Аляску. На вездеходе. Прямо по льду!
— Ох, ты и сочинитель, дружок.
— Вы не верите? Вот когда телепузики залезали в люк, я их там ловил и перевозил на Аляску. Через пролив. Мама мне показывала на карте.
— Понятно, ты у нас очень грамотный.
— Ага. А еще я люблю что-нибудь находить.
— Например? Что ты нашел недавно?
— Да я почему-то все время нахожу одинаковое. — Ванечка пожал плечами и запустил пятерню в светлые волосы. Они встали дыбом, и Серафима Андреевна обомлела. Ну вылитый Шурик в шесть лет!
— Что же это?
— Да, знаете, стекляшки. Зеленые стекляшки.
— А где ты нашел такую стекляшку в последний раз? — Серафима Андреевна нахмурилась.
— У вас на ковре.
Она оторвала глаза от карт и охнула.
А ну покажи! Неужели Шурик что-то разбил и не сказал мне? Тайно убрал, не слишком внимательно, как всякий мужчина…
Ванечка протянул ладошку, на которой лежала «стекляшка».
Серафима Андреевна нацепила очки и потянулась к предмету, желай рассмотреть его как следует. Если это осколок, то от чего он? Поднеся его к самым очкам; она вдруг просияла.
— Боже мой! Малыш, как же я тебе благодарна! Ты не представляешь! Слава Богу, ты снял тяжкий груз с моего сердца. — Она импульсивно обняла Ванечку и прижала к груди. — Это давний подарок Шурика. Он привез мне камень из Африки. Это мой камень, а я его потеряла. Представляешь, я потеряла талисман удачи. — Она пригладила волосы мальчика, и снова ей показалось, что она уже испытывала точно такое чувство — такие жесткие, густые волосы она уже гладила. И форма головы тоже была такой. — Вот почему мне так не везло в последнее время. — Она отпустила Ванечку.
— А какую тетю везло, если вас высадили? — задумчиво спросил он, снова усаживаясь на стул.
На секунду оторопев, Серафима Андреевна принялась копаться в памяти. Когда-то она быстро и умело переводила с детского языка на взрослый. Она не могла похвалить себя за то, что не утратила навык, потому что ответила обыденной фразой:
— Не важно, теперь мне будет везти. — Она помолчала, потом вдруг вспомнила и спохватилась: — А где еще ты нашел такой камень?
— Дома, под столом. Только он был не голый, а одетый.
— Одетый? Во что?
— В коричневую бумажку.
— Куда же ты его девал?
Отдал маме.
— А что она сказала?
— Что это вовсе даже не стекляшка.
— Правильно сказала твоя мама. Это камень, изумруд.
Серафима Андреевна не знала, что и додумать. Такое совпадение… Или Шура подарил Рите тоже такой камень… Или кто-то еще… Вот Шура приедет, с ним она и разберется.
Но Саша не смог приехать, как собирался, поэтому за Ритой в больницу отправилась Серафима Андреевна вместе с Ванечкой.
Со слезами она наблюдала нежную встречу матери и сына, и в памяти возникли картинки прошлого — она тоже попадала в больницу и за ней приезжал муж Игнат, а с ним вместе Шурик.
