Буду твоей Верой - Ана П. Белинская
Перепрыгиваю через ступеньки, на ходу поправляя белую рубашку, выбившуюся из джинсов. Стучусь и просовываю голову в дверной проем:
— Можно? Здравствуйте! — приветствую секретаря деканата еще раз. Неприятная такая женщина. Вечно сидит с таким деловым видом, будто она не печати в зачетках шлепает, а кандидатскую проверяет. — Мне передали, что вы просили меня зайти.
Женщина приспускает очки на кончик носа и смиряет меня недовольным взглядом.
— Ты же уже заходила, Илюхина, — фыркает секретарь. — С памятью проблемы?
— Мне так сказали, — огрызаюсь я. Да что они сегодня с дуба рухнули? Одна глухой обзывается, другая — беспамятной оскорбляет.
— Ничего не знаю. Никаких указаний не поступало на счет тебя, — теряя ко мне интерес, женщина берется за печать и снова шлепает по кипе бумаг.
— Может Ольга Анатольевна вызывала? — бросаю кроткий взгляд на дверь нашего декана Института.
— Илюхина! Ольга Анатольевна уехала в Министерство, — рявкает. — Ты отвлекаешь меня от работы.
— Извините, — повесив нос, выхожу из деканата.
* * *— Иван Борисович, можно? — в аудитории подозрительно тихо.
— Проходите скорее, Вера, — сквозь зубы проговаривает Варягин. Что это с ним? — Давайте методички.
— Методички? — останавливаюсь напротив преподавательского стола и замираю. — Какие методички?
— Вера! Методички, которые я вас просил на кафедре взять. Что с вами происходит, Илюхина?
Слышу, как за спиной хрюкают голоса одногруппников.
— Я же их передала, — непонимающе мямлю преподавателю.
— Правда? — удивляется Иван Борисович и складывает руки на груди. — И где они по-твоему? — показывает на стол, на котором действительно ничего нет точно так же, как и на партах моих одногруппников.
Хрюканье перерастает в открытый смех, а я, заливаясь краской, смотрю на улыбающуюся Альбину и ядовитую физиономию Карины.
— Мало того, что вы опоздали на пару, так еще срываете занятие, Илюхина! — гневно рокочет преподаватель.
Господи, мне так стыдно. Хочется потеряться в тумане, раствориться в этом удушающем воздухе, чтобы меня не искали и забыли о моем существовании.
— Меня вызывали в деканат. Я просила Суваеву Альбину передать…
Но договорить я не успеваю, потому что вся аудитория взрывается неистовым хохотом. Я не понимаю, что происходит, когда бегаю глазами по лицам смеющихся надо мной одногруппников. Иван Борисович стоит, сложив руки на груди, и порицающе разглядывает мои пунцовые щеки.
— То есть теперь туалет у нас называется деканатом? — выкрикивает Карина.
— Иван Борисович, — с последней парты орет одногруппник, — так может Илюхина все методички истратила вместо туалетной бумаги?
Любой человек хоть раз в своей жизни обжигал палец. Так вот я себя чувствую, будто меня бросили в огненный бурлящий котлован с помоями.
Смотрю на довольные лица Дивеевой и Суваевой, в которых бьет ключом торжество и ликование. Эгоцентричные, малодушные, озлобленные гиены, притворяющиеся грациозными ланями, сколько же в вас яда? Унижение — наилучший вид их собственной гордости. Они гордятся своей подлостью, считая, что, растоптав и унизив человека — это круто, забывая о том, что стремление возвыситься заканчивается стремительным падением вниз.
Целую неделю я жила, наивно полагая, что Карина давно забыла те глупые фотографии с вечеринки и сплетни, слепленные из воздуха. Но месть оказалась горячей на столько, что моя кожа плавится от стыда и позора.
Чувствую, как в уголках скапливаются капельки соли, готовые прорвать платину моей выдержки и терпения. От душевной дрожи не слышу собственного дыхания. Я что, не дышу?
— Аудитория! Внимание! — стучит раскрытой ладонью по столу Иван Борисович. — Прошу тишины, уважаемые студенты. Вера, где методички? — обращается ко мне преподаватель.
Собрав в себе крупицы сил, собираюсь рассказать Варягину, как было на самом деле, но мою речь прерывает стук в дверь.
31
— Извините, Иван Борисович, — в дверном проеме появляется голова Чернышова. Вся группа разом затихает и выжидающе вглядывается в Артема. — Можно? — парень взглядом спрашивает разрешения войти. Получив одобрительный кивок от преподавателя, движется в сторону Дивеевой, запуская руку в рюкзак. — Вот, — Чернышов выкладывает на стол стопку знакомой макулатуры и обращается к Карине, — ты, кажется, наши рюкзаки перепутала и положила методички ко мне.
Я смотрю на девушек, замерших с испуганными лицами. Но на то она и змеюка, чтобы изворачиваться пронырливым ужом: Карина вспыхивает и на место испуга приходит злорадство, приправленное ядовитым бешенством.
— Ну ты и придурок, — яростно бросается Дивеева.
Альбина так и хлопает своими раскосыми глазами, а вот Чернышов непонимающе сводит широкие брови.
— Карина, прошу соблюдать правила приличия в стенах высшего учебного заведения, — обращается преподаватель. — И раз уж вы взяли слово, то не могли бы нам объяснить, каким образом методические пособия оказались у вас? — выгибает бровь Иван Борисович.
В группе на меня уже никто не обращает внимания. Я стою около преподавательского стола, точно невидимая пыль, и наблюдаю за разгорающимся конфликтом. Больше я никому не интересна. Вот так общество легко переключается с одного объекта на другой. Сегодня ты — королева бала, а завтра тебя разжалуют до рядового.
— Мне Суваева передала. А где она их взяла, понятия не имею. Собиралась принести методички на занятие, но, видимо, перепутала сумки и положила к Артему, — имя Чернышова она практически ядовито выплевывает.
— Что? — взвизгивает Альбина, поворачиваясь к подружке. — Ты же сама меня просила забрать их у Илюхиной, — возмущается Суваева.
— О чем ты говоришь, Альбина? — театрально оскорбляется Карина, приложив ладошку к груди в то место, где у обыкновенного человека находится сердце, но не у гиены шипящей. — Зачем обманываешь?
— Я обманываю? — визжит Суваева. — Разве не ты придумала отправить Илюхину в деканат и выманить у нее методички?
— Ну ты и врушка, — рявкает
