Запрет на тебя - Елена Тодорова
«Девчонка насмерть в тебя влюблена…»
Этого не может быть… Этого не должно быть!
Она не может… Она не должна!
Когда наше свободное падение, наконец, прекращается, и мы с Маринкой начинаем тупо раскачиваться на тросах над землей, как маятник, я делаю все, чтобы не смотреть ей в глаза. Откидывая голову, таращусь в засвеченное звездами небо.
«А чем вообще является любовь?», – всплывает в моем сознании еще одна фраза.
Теперь уже Чарушиной. И сейчас она воспринимается мной совсем иначе, чем при прочтении ее проклятого дневника.
Мать вашу… Мать…
«Ниже земли не упадем, Марин…»
Упали… Упали, блядь… Блядь…
Чарушина что-то тарахтит на эмоциях. Голос ее вибрирует и дрожит. Ей понравилось, догоняю я. Сам же будто в действительности разбился. И никакая кровь мне, конечно же, сейчас не поможет.
Только один ответ. Один отрицательный ответ.
Едва нас спускают полностью на землю и освобождают от креплений, увожу Маринку в сторону, ближе к лесу, чтобы вытолкнуть с хриплыми скрипами то, что уже адски пылает внутри:
– Ты влюблена в меня?
Я ведь уже задавал ей этот вопрос. И тогда она дала правильный ответ.
А сейчас… Глаза Чарушиной в каком-то страхе расширяются, да так и замирают.
Блядь, нет… Нет. Нет. Нет.
В моей груди что-то ломается. Будто кости летят в крошево. Я с кашлем выдыхаю воздух, который оттуда попросту физически выжимает, и в ужасе мотаю головой.
Чаруша же… Она, блядь, стремительно разворачивается. На скорости топит в темную гущу леса.
И я понимаю ответ. Я, мать вашу, понимаю ответ!
Судорожно вздыхаю, изо всех сил стискиваю ладони в кулаки и, надрывая нутро, как разъяренный зверь реву:
– МА-РИ-НА!!!
А когда в легких кончается кислород, срываюсь следом за ней.
33
Признай уже, что я для тебя тоже особенная-особенная…
© Марина Чарушина
– МА-РИ-НА!!!
Этот оглушающий крик киловатты злости, боли и отчаяния выдает. На расстоянии за один заход перебивает и гасит все мои нервные клетки.
«Умерла… Умерла…», – долгое мгновение в этом уверена.
Хлесткий удар ветки, жжение на щеке, слезы градом из глаз, судорожный вдох и резкое воскрешение всех систем организма.
Сердце врезается в ребра и воспламеняется. Эмоции летят во все стороны, будто огненные искры. Как никогда много их. Как никогда они сильные. Как никогда бесконтрольные.
Мне больно и страшно, но остановить этот процесс невозможно.
Повторно стопорит все во мне Шатохин, когда налетает сзади и, сжимая руками, словно тисками, отрывает от земли. Я так ору, что за километры должно быть слышно. Кто-то наверняка решит, что меня убивают. А я всего лишь пытаюсь справиться с эмоциями и выстроить дальнейшую тактику действий.
Что мне делать? Что?! Как вести себя сейчас, когда Даня вновь посмотрит мне в глаза? Что отвечать, когда снова этот роковой вопрос поднимет?
Если он еще не готов… Да не готов, конечно же! Но у меня попросту иссякли все резервы, чтобы скрывать свою любовь к нему. Я о ней кричать хочу! Сколько можно намекать?! Не дурак же он! Но вот так вот яростно сопротивляется.
Пусть простит, я никогда не отличалась терпением. С ним за этот месяц выдала свой максимум.
А теперь… Внутри меня что-то лопается. Последняя натянутая до предела струна рвется и выстреливает из моей расшатанной души.
– Даня… – задушенно выталкиваю я. Он хрипит мне что-то на ухо. Но в моем теле бушует такое артериальное давление, что и услышать его возможности нет. Чувствую только толчкообразное пламя дыхания и прожигающее ушную раковину прикосновение губ. – Ты мне своими тисками все кости переломаешь… – в этот момент весь Даня стальным ощущается. Торс, пах, ноги – сзади меня. И вздутые от напряжения руки – вокруг. С каждой секундой все крепче сжимаются. – Пусти… Пусти, Дань… Мне больно… Больно!
Хватка Шатохина слабеет, и почти сразу же после этого он меня разворачивает. Кривоватый овал звездного неба, виднеющийся между острыми верхушками деревьев, вращается и пропадает во мраке, когда у меня из-за головокружения темнеет в глазах. С трудом подавляя тошноту, планомерно втягиваю носом кислород, несколько раз моргаю и, наконец, сталкиваюсь с Даней взглядами.
В его широко раскрытых глазах все еще мерцает тот дикий ужас, что, вероятно, только мои чувства в нем и способны вызвать.
Мучительно это, конечно же, принимать… Но я ведь изначально понимала, на что шла.
– Скажи, что это неправда! – требует, встряхивая с такой силой, что у меня клацают зубы. – Скажи, блядь!!!
– Я не могу… – выдыхаю сдавленным шепотом.
Лицо Шатохина искажается. Невозможно определить, каких чувств в этой гримасе больше.
Злости? Презрения? Или все же боли?
– Нет… – непримиримо мотает головой. – Нет… Нет… Нет, ты не можешь меня любить! – снова на рев срывается. – Ты, мать твою, не можешь меня любить! Ты ни хрена обо мне не знаешь! Ни хрена, Марин! Ты не знаешь меня! – талдычит с такой свирепостью, что от его ора едва перепонки не лопаются. – Меня любить нельзя!!!
– Я знаю о тебе все! – парирую с тем же отчаянием.
А Даня вдруг отступает и начинает смеяться. Смотрю на него – высокого, статного, по всем параметрам прекрасного, и сердце трещит.
Что, если это наша последняя встреча?
Нет… Нет же! Не может такого быть!
– Тебе только кажется, что ты меня знаешь, Марин… – протягивает Шатохин каким-то таким мрачным тоном, что мне совсем уж страшно становится. Вздрагивая, обхватываю себя руками. Но взгляд с него не свожу. – То, что ты видела за этот месяц – лишь верхушка айсберга.
– А я знаю не только то, что видела! – в пылу упрямства выдаю часть той информации, которую рассчитывала придержать.
Даня щурится и обратно ко мне шагает. Толкаясь лбом в мой лоб, впивается еще более разъяренным взглядом, чем до этого пронизывал.
– Уймись, Марина! Уймись, блядь!
Но я не сдаюсь.
– Дань… Нам ведь было так классно вместе... Признай уже, что я для тебя тоже особенная-особенная… И не потому что я – сестра твоего друга. А потому что я – это я! Твоя Маринка… Твоя, Дань!
