Поцелуев мост - Наталия Романова
— Ой, саму ветром шкандыбает, а всё туда же, в помощницы, — заявляла она. — Есть нормально надо, тогда и на человека станешь похожа. Хотя папашка-то твой жрал в три хари, что говорить, а человек-то дрянь, как и обормот твой. Столоваться в первых рядах бегут, а как отвечать — хвост поджали. Паршивцы!
— Не реви! — тут же добавляла строго. — Ещё чего, из-за мужика слёзы лить! На твой век этого добра хватит. Не перевелись черти, как только земля-матушка обормотов этих родит, да носит потом.
Я и не ревела. Слёз, потому что, уже не было. Кончились. Были, были и пропали. Так и существовала, почти без чувств, слёз, радости, без всего, без чего раньше жизни не представляла.
Вот в таком состоянии меня и застала Алёна, которая заявилась ко мне без приглашения.
— Киснешь? — спросила она, устраиваясь рядом со мной на постели.
Просто завалилась рядом и крепко-крепко обняла, от чего я едва не разревелась, но быстро взяла себя в руки. Вот ещё, реветь из-за всяких обормотов, пусть это и целый Федос, собственной бесподобной персоной с академически прекрасным членом. Чтоб им провалиться! И Федосу, и половому органу его!
— Слушай, — сказала Алёна. — Мне один клиент подарил сертификат на катание на катере. Поехали?
— Ты же бровист, — удивилась я. — Какой клиент?
— А ты думаешь, мужчина брови не делают? — засмеялась она в ответ. — Поехали, а?
— Холодно, — возразила я.
— Золотая осень, бабье лето, теплынь, — отмела мои возражения подруга. — Развеешься, Майю позовём, тряхнём стариной, — рисовала она радужные картины.
— Стариной — это когда одна ревёт, две успокаивают? — засмеялась я сквозь накатывающие слёзы.
— Хорошее же время было, согласись!
— Хорошее, — согласилась я.
Разве плохое? Тогда я училась в вузе своей мечты, именно там, где всегда хотела. Вот сколько себя помнила, столько и хотела поступить в академию Художеств, нестись на лекции по Университетской набережной, толкаться перед зачётами в старинных интерьерах, тащиться со здоровенными папками, мольбертом, рюкзаком за спиной и раскладным стульчиком наперевес на очередной пленэр.
В моей личной жизни всё было плохо, потому что очевидно — какой нормальный мужик посмотрит на тощую, вечно бледную немощь, больше похожую на моль, чем на девушку, зато где-то там, на периферии сознания, существовал целый Федос, а это покруче, чем Тор и Крис Хемсворт вместе взятые!
— Вот и отлично! Собирайся тогда, — выдала Алёнка, подскочив на кровати. — Собирайся, одевайся понарядней, мы отправляемся кутить!
— Мне же нельзя кутить, — засмеялась я, глядя на довольную подругу.
— А мы будем кутить чаем с молоком!
— Тогда ладно, — согласилась я.
И правда, зачем киснуть, если можно не киснуть? Всё же отлично! Подумаешь, в моей жизни больше не было Федоса, зато в ней очень скоро появится кто-то важный. Целая дочка. Моя собственная! Любому совершенно понятно, что это куда круче личного Тора, пусть и в белых трусах.
Мы примчались в центр города, на пристань у реки Мойки. Я впитывала окружающую меня красоту и не могла нарадоваться тому, что вижу. Моё вселенское разочарование отходило на второй, третий, сто пятый план.
Экая ерунда, в самом деле, растить дочку одной, да и не одна я была. У меня имелась бабушка, которая при надобности открутит голову любому Тору, вместе с его молотом и открутит. Мама, которая сумела снести люстру за несчётное количество невинно убиенных тушканов в Федосовой квартире, часами-совой, между прочим, как и полагается, золотистыми. Подруги, одна из которых целый бровист. И мой любимый город. Отлично же!
Да мне сам Крис Хемсворт позавидовал бы, если бы узнал о моём существовании, конечно.
У пристани топталась Майя. Увидев меня, она бросилась обниматься и визжать, что ужасно рада за меня. Алёна в это время закатывала глаза и дёргала подругу за руку, пытаясь остановить приступ безудержной, почти щенячьей радости, недовольно шипела и подталкивала нас двоих к катеру, где уже ждал капитан.
На мгновение я поймала себя на чувстве дежавю, но быстро откинула дурные мысли. Да, в разгар лета я была на точно таком же катере, грелась в горячих объятьях Федоса, и с ним же страстно и бесстыже целовалась, когда вокруг проносились волны Финского залива. Ну и что?
Было и ушло, как ушло и само лето с белыми ночами Петербурга, чёрными Анапы, барабулькой на берегу Чёрного моря и ирландским элем в пабе на набережной реки Фонтанки.
Катер двигался с почти черепашьей скоростью, но я не роптала. Мы сидели с подругами втроём, пили чай из термоса, заедали бутербродами — спасибо бабушке, — и я даже чувствовала вкус еды, особенно мне нравилась докторская колбаса, что было совершенно несвойственно мне, зато отлично подходило моей дочери, которая развивалась в моём животе.
У Поцелуева моста я отчего-то заволновалась, сама не поняла почему. Уставилась на знакомую металлическую, арочную конструкцию и замерла, схватившись руками за рот, чтобы не заверещать от неожиданности.
Прямо передо мной развернулись буквы в виде золотых надувных шаров, которые гласили: «Илва, выходи за меня!»
Да, да, там была даже маленькая запятая и восклицательный знак. Перегнувшись через перила, свисал Федос, собственной бесподобной персоной, и повторял то, что было написано через весь Поцелуев мост, от одного гранитного берега до другого.
Вот прямо громко, во всеуслышание, орал:
— Илва, выходи за меня!
И чтобы вы понимали весь масштаб происходящего, на другой стороне моста, когда я обернулась, была точно такая же надпись, точно такими же золотыми буквами из надувных шаров. С ума сойти! Не то, чтобы я собиралась замуж за Федоса, связывать себя документами на всю жизнь я не хотела, но сам жест меня покорил в самое сердечко.
Впрочем, как и всех, кто был рядом. На мосту, на набережной, на теплоходе рядом. Все они дружно, в едином порыве, которому могут позавидовать болельщики «Зенита», — а это не слабые, неорганизованные ребята, — скандировали:
— Илва, выходи за него!
— Илва, выходи за него!
— Илва, выходи за него!
Совершенно ошарашенная, до одури счастливая, я уставила на Алёнку, понимая, что она и Майя — часть плана Федоса. А я, как я могла поверить, что какой-то клиент
