Отец для двоих - Адалин Черно
Я опять прислоняюсь щекой к его груди. Он не ушел, остался. Вспомнил о нас, взял на себя ответственность и пойдет до конца. Это важно. Для меня. Для него. Для нас…
Я так за него испугалась. Когда увидела беспомощным, растерянным, больным. Он напоминал мне человека, который потерял в своей жизни все, у которого нет смысла жизни, потому что он о нем забыл. Я испугалась, что он таким останется. Я когда смотрела на Макара, беззащитного и разбитого, вспомнила сестру отца, тетю Нину. Она была веселой и жизнерадостной женщиной, мечтала о муже, о семье. Мы часто виделись, пока не узнали, что она попала в психиатрическую клинику.
Она переставала узнавать родственников, понимать, где находится. Разговаривала сама с собой, становилась нервной, когда не могла понять, кто перед ней. Меня папа как-то взял к ней. Она ни меня, ни его не узнала, нецензурной бранью нас крыла, а потом бросилась на меня, отец ее едва удержал. Прибежали санитары, скрутили ее, вкололи обезболивающее. Я боялась… увидеть таким Макара. Я боялась… его потерять. Одно дело знать, что он в порядке, живет, воспитывает сына и совсем другое узнать, что его больше нет.
— Прости, я немного… не ждал тебя, ты же дома осталась с Тимофеем.
— Отвезла его к Стасу. Он к тебе просился, но мы уговорили его бассейном. Как… как ты?
Я хочу спросить за диагноз, но слова застревают в горле.
— В порядке. Сделали обезболивающее, но еще в квартире, до сих пор действует. Домой, как видишь, не отпустили.
— А… обследования?
— Оля… — Макар мотает головой. — Давай не будем, ладно? Не хочу об этом.
— Я должна знать.
— Пока нечего. Диагноза нет, взяли только анализы. Оль…
Он замолкает и смотрит на меня. Я понимаю, к чему он, но не могу сделать шаг. Стою, словно вкопанная. Боюсь за него, он ведь может и не выжить.
— Иди ко мне. Пожалуйста.
Он просит. Не требует. Нуждается во мне, и я иду. В его объятия попадаю, руки на спине располагаю, щекой трусь о его грудь. Макар сжимает меня в объятиях. Крепко так, по-мужски, по-настоящему. Не знаю, сколько мы стоим так. Мне кажется, недолго, а может и наоборот — вечность. Время просто теряется. Я забываю обо всем и о болезни его не думаю. Все кажется мелким и неважным, хотя это не так.
— Ты же врач, — говорю ему. — Все может быть плохо?
— Все может быть как угодно, — отвечает честно, не успокаивает меня, готовит к любой реальности. — Я давно откладывал обследование.
— Насколько давно?
— С нашего расставания.
— Больше шести лет?
Я шокированно смотрю на него. Как можно терпеть такие боли столько времени? А, главное, зачем?
— Болело не так, — объясняет он. — И не часто. Помогали обычные обезболивающие. Последние полгода стало хуже. Сильно хуже. Почти ничего не берет. То, что мне вкололи сегодня — сильный препарат и он вызывает привыкание. Зато я с ним адекватный, не овощ, ничего не болит. Я хотел уйти, — вдруг он признается. — Покинуть клинику, но подумал о тебе, о Тимофее, о Степане. Я могу им навредить. Я головные боли не контроллирую, они возникают в любой момент. Резкой вспышкой. Мы можем ехать в машине и…
— Не надо…
Я закрываю ему рот ладонью. Не хочу слушать эту чушь. Его обследуют и он выкарабкается. Должен.
Я опять прислоняюсь щекой к его груди. Он не ушел, остался. Вспомнил о нас, взял на себя ответственность и пойдет до конца. Это важно. Для меня. Для него. Для нас…
Я так за него испугалась. Когда увидела беспомощным, растерянным, больным. Он напоминал мне человека, который потерял в своей жизни все, у которого нет смысла жизни, потому что он о нем забыл. Я испугалась, что он таким останется. Я когда смотрела на Макара, беззащитного и разбитого, вспомнила сестру отца, тетю Нину. Она была веселой и жизнерадостной женщиной, мечтала о муже, о семье. Мы часто виделись, пока не узнали, что она попала в психиатрическую клинику.
Она переставала узнавать родственников, понимать, где находится. Разговаривала сама с собой, становилась нервной, когда не могла понять, кто перед ней. Меня папа как-то взял к ней. Она ни меня, ни его не узнала, нецензурной бранью нас крыла, а потом бросилась на меня, отец ее едва удержал. Прибежали санитары, скрутили ее, вкололи обезболивающее. Я боялась… увидеть таким Макара. Я боялась… его потерять. Одно дело знать, что он в порядке, живет, воспитывает сына и совсем другое узнать, что его больше нет.
Глава 43
Макар
— У вас ничего не обнаружено, — ошарашивает меня доктор.
— Совсем?
— Абсолютно.
— Никакой опухоли?
— Нет. Ничего такого, что вызывало бы подобные боли.
Он замолкает, я перевариваю информацию. Я доверяю этой клинике и врачам, которые здесь работают. Я привозил сюда мать, когда она сломала бедро и всегда направлял своих пациентов. И в филиале этой же клиники лежит Степа. Там детское отделение. У меня нет причин не доверять тому, что говорит врач, однако…
— Макар Игнатьевич, — наконец, говорит он после паузы. — Мы перепроверили несколько раз, прежде чем вынести вердикт. Я лучших врачей подключил, все специалисты своего дела. Мы все проверили и ничего не нашли, поэтому…
Он снова делает паузу. Морщится, словно ему неприятно со мной разговаривать. Я пластический хирург и ко мне приходят разные пациенты. Часто такие, которым не то, что пластическая… вообще никакая операция не нужна. Нередки надуманные проблемы. Когда пациент приходит с идеальной анатомической формой носа и требует ее изменить. Я слишком часто направляю пациентов к психологам и психотерапевтам, чтобы не понимать, к чему клонит врач.
— На вас многое навалилось в последнее время, — говорит врач, избегая прямо послать
