А я тебя нет - Хельга Петерсон
— Сэнт-Майкл-Хилл, — Элли махнула рукой вперед. — Там направо, и дальше будет поворот в тупик Пол-стрит.
Хит кивнул, переключил передачу, и машина послушно двинулась дальше. Оставшееся расстояние преодолела за несколько минут и оказалась в нужном переулке. Пока еще пустом. Жильцы не вернулись с работы, тротуары свободны. Хит снова сбавил скорость и вопросительно выгнул брови.
— Вон тот. Могу выйти здесь, — Элли указала пальцем на свой дом, последний в тупике.
— Сиди.
Доехав до конца, он развернулся и остановился окончательно. Все, приехали. С плеч скатилась волна облегчения. Элли подхватила сумку, рванула ручку и толкнула дверь. Быстрее домой, полежать. Но, когда нога коснулась тротуара, невидимая сила заставила остановиться и развернуться. Хит смотрел строго вперед. Одна рука на руле, другая на рычаге коробки передач. Готовый в любой момент сорваться вперед и избавиться от проблемы.
Нельзя так просто убегать. Прошлый вечер каким-то образом разделил время на «до» и «после», и теперь между ними уже ничего не может быть, как прежде. Элли сильнее сжала сумку и решительно посмотрела прямо на серьезный профиль.
— Кажется, я должна извиниться и сказать тебе спасибо, — (пора это признать и отпустить уже наконец. Давно пора). — Я повела себя глупо.
— Мы оба повели себя глупо и эгоистично, — Хит устало отмахнулся. — Никому и ничего ты не должна, — он повернулся и впервые за всю поездку пристально посмотрел на нее.
В глазах плеснулись яркие карамельные брызги. Элли открыто встретила этот взгляд.
— Но везти меня ты обязан не был.
Хит оперся о подлокотник и потер губы двумя пальцами. Металлический блеск часов заиграл зайчиками на передней панели.
— Считай, что это выжжено у меня в подкорке, — рука безжизненно упала. — Иди, хватит терпеть, — он мотнул головой в сторону дома. — Засунь два пальца в глотку и обними унитаз. Полегчает.
Советы «за триста» от Хита Ферреро. Что на это ответить? Только кивнуть и покинуть, наконец, пикап его отца, как в старые добрые времена.
Элли не смотрела, как он уезжает, но слышала, что двигатель рыкнул только, когда за ней закрылась дверь. Так же, как сотни раз много лет назад. Он никогда не уезжал раньше, чем закроется дверь. Даже в самый последний день не уехал. Но больше Элли не думала об этом: она пулей метнулась вниз по лестнице, влетела в квартиру и бросилась в туалет, на ходу швырнув сумку в сторону.
И все лишние мысли вылетели вон вместе с тошнотой…
…Хит устало закрыл глаза. Подняв руку прикрыл ей лицо. За эти пять дней он изучил уже все трещины на старом потолке, все сколы, все места, где обновленная краска нанесена слишком тонким слоем, под которым проступает рыжина. Времени было достаточно. Когда он не работал, просто лежал здесь, на своем матрасе, и пялился в потолок. Пока глаза не высыхали настолько, что начинали болеть.
Ведь стоило их закрыть, как в памяти сразу возникали образы, которые так сильно хотелось забыть.
Но не получалось.
Дорога, кузов, Элли. Огромные глаза, белое как мел лицо. Она всю дорогу до дома сидела прямая, как стрела, а стоило пикапу остановиться у ворот, выскочила и умчалась прочь. Хит наблюдал, как хлопнула дверь, как колыхнулась занавеска на окне. И это был последний раз, когда он ее видел.
И не увидит больше. Ведь тогда, на пыльной дороге, выдавил фразу за которую не простят. Альберт Мейер может спать спокойно. «Нищий, необразованный, бесперспективный посудомойщик» больше не побеспокоит его принцессу. Даже много дней спустя резкий голос больно отбился в мозгу, заставил свернуться узлом на матрасе и до хруста сжать кулаки.
«Что ты ей дашь?»
«Она умная, у нее столько перспектив! Ты потянешь ее на дно.»
«Ей нужно учиться, а не выживать с тобой!
«А потом она залетит и профукает лучшие годы из-за тебя?»
«В университете будут достойные парни, но она не увидит их, пока ты рядом!»
«И что? Станешь возить ее на учебу на своем корыте? Чтобы с ней никто не общался?»
Хит поморщился, убрал руку с лица и распахнул глаза. Снова завалился на спину. Взгляд сосредоточился на потолке и его старых, родных трещинах.
«Поступи благородно, оставь ее», — в последний раз прозвучало в углах памяти. Тишина начала давить. Волна бессильной тихой ярости поднялась в солнечном сплетении, затопив все тело.
Когда Альберт Мейер впервые явился к нему с разговором, Хит послал его в зад. Прямым текстом. В тот раз глаза заволокла красная пелена ярости, и он на мгновение забыл, что говорит, возможно, с будущим тестем. Но Мейера это не смутило. Он ушел. А потом вернулся. И снова, и снова, и снова…
Не нужно было поддаваться. Не нужно было слушать, вестись, анализировать…
«Поступи благородно.» Какое, нахрен, благородство? От такого благородства кажется, будто между позвонков всадили нож и резко провернули рукоятку. Это когда-нибудь пройдет? Когда-нибудь станет легче дышать? Хит рывком втянул носом воздух, выдох получился судорожным и болезненным. Глаза снова начали сохнуть.
Где-то за стеной послышались шаги, и мгновение спустя дверь комнаты тихо приоткрылась. Он не повернулся. Никто не сказал ни слова, но седьмое чувство уловило человеческое присутствие рядом. Кати? Наверняка Кати. Остальные просто свалили из комнаты и стараются появляться здесь, только чтобы спать. Не трогают его. В кои-то веки в их маленькой квартирке ему отвели кусок личного пространства. Оказывается, для этого нужно было всего-то стать жутко несчастным.
Хит сильно сжал зубы и закрыл глаза.
— Эй… — тишину комнаты все-таки нарушил негромкий голос.
Точно, Кати.
— Мы с мамой там обед приготовили. Иди хоть что-нибудь поешь.
— Не хочу — все так же глядя в потолок, Хит сильно потер глаза.
Катарина громко цокнула.
— Хи-и-ит… — протянула она. — Ну нельзя же так.
Нельзя. Нужно продолжать жить, идти дальше, впахивать. Но не всегда на это есть силы.
— Все нормально, — он повернулся спиной к двери. — Иди без меня.
Кати промолчала. Постояла на пороге еще несколько мгновений, и тихие шаги стали отдаляться от двери.
Воображение снова подбросило яркий калейдоскоп образов, ярость опалила легкие. Ведь еще можно все вернуть! Прошло меньше недели, она не могла так скоро выбросить его из головы и увлечься будущей учебой. Не могла? Не могла же?
Но… Господи, какая, к чертям, официантка?! Скажи он что-то другое — да что угодно! — она бы простила. Но официантка… Почему он не придумал ничего лучше? Мог ведь остановиться на неготовности к дальнейшим шагам. Мог продолжать гнуть линию про то, что им рано думать
