Люба, любовь и прочие неприятности (СИ) - Шайлина Ирина
— Твоя бабушка меня пугает, — покосился Хабаров на дом.
Бабушка с Маришкой ушли внутрь, мы сидим на крыльце. Хабаров мне фотографии из гроба показал, думаю, говорить ли ему, что он не первооткрыватель — бабушкин гроб манит многих. Завтра она будет браниться, выбивать из него пыль, может заставит меня постирать и выгладить подкладку. А то ж помереть в любой момент можно, а гроб запачкали.
— И вообще она в больнице лежала, — проворчал он.
— Её там разве удержишь… А ты не бойся, она после проявленного тобой героизма, она к тебе капельку подобрела.
Судя по всему в доброту бабушки Хабаров поверил не очень, но задумался.
— Если она такая добрая… может, отпустит ко мне с ночёвкой? Прямо до утра.
— Прямо до утра? — засмеялась я. — Пойду укол сделаю и спрошу.
Бабушка поворчала, но больше для вида. Вытянувшись в струнку, словно умирать приготовилась и вправду, смиренно приняла укол, ставить которые нужно было два раза в день. Обещала, что Зорьку сама доить не будет, позволит сделать это соседке, а потом отпустила меня восвояси, даже глядела казалось, лукаво.
Хабаров с воплем победителя перекинул меня через плечо и побежал к машине, которую предусмотрительно припрятал подальше от дома. Уже в машине озаботился, порядком меня растрогав:
— А если и правда козёл этот припрется?
— Не переживай, — успокоила я. — Моя бабушка не только тебя пугает.
Он кивнул и машина долетела до его дома на космической скорости. К слову, к старому дому, значит жены в нем больше нет, что не может не радовать. Но повсюду вижу следы её недавнего присутствия — салфетка, со следами губной помады небрежно брошенная на стол, молоко которое не из молока, Хабаров бы его явно пить не стал, в холодильнике стоит, и наконец кружевное белье в корзине для стирки. Фу. Бесит. Буквально закипаю и злюсь, даже не знала, что настолько ревнивая. Хабаров торопливо сдергивает белье со своей огромной кровати, которая занимает почти всю спальню, я смотрю и бешусь. Вдруг он с ней, с этой расчудесной принцессой, на этой самой постели… Хочу убивать.
— Блядь, — сказал Хабаров, который никак не мог запихнуть в наволочку подушку. — Блядь, как это люди делают? Да это ещё сложнее, чем доить корову!
— Это ты ещё пододеяльник вставить не пытался, — хмыкнула я. — Отдай.
Отобрала у него подушку. Смотрю на него — идеальная прическа обросла и торчит смешными вихрами. Так на своей подушке сосредоточился, лоб сморщил. Как будто… волнуется. Подумала вдруг — мы знакомы больше десятка лет. Когда то я говорила себе никогда. Но… сердце то обмирало. Эти гаденышем невозможно было не любоваться, его невозможно было хотеть. Сколько ночей в своей дурацкой общаге я мечтала о том, как ему уступлю, а потом своих же мыслей стыдилась? И сколько он преодолел, сколько упорства в нем, чтобы взять и приехать, Господи, да он целый колхоз купил. Он нас спас. А у нас только часы ворованные, машины, стога сена и надувные матрасы. Одна попытка переночевать вместе закончилась утренним вмешательство бабули. Ни одной целой ночи у нас не было. А теперь — будет.
— Да успеем ещё кровать заправить… Иди сюда.
Этой ночью я поняла, что хочу обладать им целиком и полностью. Заниматься сексом и не стыдиться этого. Обнимать крепко-крепко, целовать, кусать. Никуда не торопиться, хотя в первый раз можно, да, очень же хочется сейчас, немедленно, а потом точно удовольствие растянем…
— Женщина, ты выжала из меня все соки, — удовлетворенно выдал Хабаров через некоторое время. — Что скажешь?
— Жрать хочу, — отозвалась я, и пошла пить немолочное молоко и заедать его диетическими хлебцами.
Кровать мы все же застелили. Пахла она слава богу кондиционером для белья, а не духами его бывшей. Ночью он меня обнял и уснул, чувствую кожей его дыхание, и вроде мне спокойно и хорошо, но сна ни в одном глазу. Я отпустила ситуацию, и теперь она вырвалась из под контроля. Я уже на хрен ничего не контролирую, и похоже, с этим придётся смириться. Если я впустила в свою жизнь этого очаровательного самовлюбленного оболтуса, придётся учиться с этим жить. Потому что со страхом вдруг понимаю, что обратно не хочу и не буду. Не могу.
— Просыпайся, — тормошил меня утром Хабаров.
Значит, все же, уснула, хотя казалось, что ни за что не смогу. Тепло так, окно не зашторено, солнце льётся, подсвечивает закрытые веки ярко розовым.
— Не хочу..
— Сегодня разбор полётов по поджогу, поднимай жопу, поджигательница.
— А минут на пять оттянуть это мероприятие никак?
— Можно на пять… даже на семь, а если будешь очень плохо себя вести, то даже на целых полчаса.
И зашуршал одеялом. Сам холодный мокрый, видимо только из душа, ладонь, что легла на мою задницу так вовсе ледяная, я даже вздрогнула. Думаю — как низко пала… а сама устраиваюсь, чтобы удобнее его в себя принять… В общем неприятное мероприятие мы оттянули, как смогли.
А в родном сельсовете такие движения… Жорик сидит в углу хола под чахлым фикусом, вид имеет насупленный и такой же жалкий, как у фикуса. По коридорам толпами ходят незнакомые мужчины. Все красиво одеты, вкусно пахнут, по этой причине наши бабы тоже все благоухают и в выходных платьях. Цирк на выезде, право слово. В кабинете председателя огромная женщине жизнерадостно поглощает пирог ни на кого не обращая внимания.
— Это кто? — робко спросила я.
— Мой лучший юрист, — гордо ответил Хабаров.
— А остальные?
— Не обращай внимания, все мои.
Своих у него было много, а я в рубашке, которая не особо прячет засос на шее, а из под короткого рукава даже след укуса видно, Хабаров будил меня всеми доступными способами. От работы меня все равно отстранили, постараюсь хоть не отсвечивать, жаль только стульчик под фикусом занят. Не отсвечивать получилось недолго — через несколько минут родители, которые повезли бабушку в больницу, подкинули мне дочь. Маринка у меня молодец, но проблесками, то есть, далеко не всегда, а именно сегодня её тянуло прыгать по коридорам. Незнакомые люди её нисколько не смущали, она чувствовала себя, как дома.
— Люба, кино начинается! — позвал меня Хабаров.
Я нашла взглядом дочку, к слову использовала самый строгий взгляд. Здесь опера из района приехали, Жорик вон, куча людей, пусть ведёт себя хорошо, пока на маму будут улики искать.
— Я присмотрю, — пообещала секретарша председателя.
Смотрела она больше на пришлых мужиков, но выхода у меня не было. Пошла обратно в кабинет. Там кто-то уже покурил, окно открыто, но спасает мало, с улицы течёт жара, кабинет полон мужиков… в поле лучше.
— Вашу мадаму, — сказал щуплый парень с торчащим кадыком, — Мы нашли два раза. Причем одну из камер кто-то сознательно испортил, но мы картинку восстановили. Вот, любуйтесь.
Я наклонилась вперёд, все наклонились, видно плохо. Тёмная деревенская улица, вот Семеныч прошёл пошатываясь, его осветил единственный в этом месте фонарь. А потом… я пошла. Спиной, лица не видно, но… Рубашка моя, почти такая же, как на мне сейчас. Точно моя, последний раз я её видела сушащейся на верёвке у бабушки. Коса, кепка, кроссовки.
— Я же говорил, — обиженно подал голос Жорик. — А вы не верили.
Все повернулись и на меня посмотрели, я даже покраснела. По коридору прыг-скок, что же, хоть моей дочке весело. Тощий, похожий на Виталика парен, защёлкал мышью и на экран выплыла другая картинка. Темнота, кусты вдоль дороги, звука нет, но я буквально слышу, как трещат сверчки — настолько знакомо все. Из серой темноты идёт фигура. Правда, теперь уже канистра в руках, видимо, взяла где-то по дороге. Дурацкая кепка не даёт лица увидеть. Но, поравнявшись со столбом девушка подняла голову, посмотрела наверх, словно в саму камеру.
— Вот дура, — сказал Жорик. — Хотя я, конечно, раньше обо всем догадывался. Кстати, где она?
Все разом зашумели, загалдели… Я вроде как успокоилась, что в тюрьму меня точно не посадят, но все равно как-то грустно… Хабаров увлек меня в сторону, потом в коридор и в мой пустой маленький кабинетик. Обнял, я ему в грудь лицом уткнулась.
