Люба, любовь и прочие неприятности (СИ) - Шайлина Ирина
Я вздохнул — терпение мать всех добродетелей. А я взрослый, мудрый мужик, к тому же добрый был совсем недавно.
— Элина, — миролюбиво начал я. — Неважно, останусь я здесь или уеду, у нас с тобой ничего уже больше не будет, пойми уже. И да, освободи пожалуйста мой дом.
— Но он и мой, — упрямо вообразила она. — Я все ещё твоя жена.
— Если он тебе так нравится, — пообещал я. — Я оставлю его тебе при разводе.
— Каком разводе? — всполошилась она. — Тебе отец не позволит, слышишь? Никто тебе не разрешит развестись! Не будь ребёнком, это же деньги…
Я обошёл её и вошёл в дом, она следом. Господи, сколько шмоток навезла то! Взял здоровый мусорный мешок, иду, все собираю и в него запихиваю, сейчас выкину его на улицу и адьес амиго. Элина сменит за мной, то спорит, то уговаривает. Она свято привыкла верить в силу своего отца, силу его денег. И да похоже она до последнего надеялась, что именно эти факторы и удержат видимость нашего брака. А теперь растерялась и не знает, что делать. То причитает, то плачет, то пытается шофера своего на меня натравить. Но у того мозгов хватает понять, что я не очередной пижон поклонник, смотрит, не лезет…
— Мне четвёртый десяток пошёл, — сказал я, запихивая в мешок шёлковое великолепие лилового цвета. — Я могу позволить себе делать то, что моему, и уже твоему точно, папе не понравится.
— Это все рыжая шлюха! — воскликнула Элина.
— Вовсе она не рыжая, — возразил я, ведь Любке не нравилось, когда её рыжей называли, хотя как по мне, рыжая она и есть. — У неё волосы медовые, поняла?
— Разведенка с прицепом! — окончательно рассердилась бывшая. — Нищая и не первой свежести, глаза открой уже!
Я открыл. Посмотрел по сторонам… потом визжащую Элину в одну руку, мешок в другую, и на улицу. И то и это запихиваем в машину, следом молчаливую горничную. Кивнул шоферу.
— Увози, — попросил я. — Прямо сейчас, от греха подальше. И не останавливайся по дороге!
Он тоже кивнул в ответ, завёл машину. Нужно Варе сказать, чтобы проследила, если Элина его уволит, пусть компенсирует ему материальные издержки. С наслаждением подумал — сейчас приму нормальный душ, надену нормальные шмотки. А жизнь налаживается!
— Папа этого так не оставит! — крикнула в ответ Элина.
А я помахал прощаясь — скатертью дорожка. И душе пошёл принимать, выкинув оттуда кучу бутылочек, которые успела притащить Элина. Господи, какое же блаженство, когда из крана течёт горячая вода! Пока все сделал, смотрю, уже вечереет. Сразу вспомнилось про Любовь Яковлевну — хорошо бы сейчас к ней под бочок. Днем она вполне покладиста была… Но тигра за усы лучше не дёргать — я дождался темноты. Машину бросил в тени огромного клёна на перекрёстке, здесь как раз ни одного фонаря, и дальше пешком пошёл. Репутации конец, но чем бы дитя не тешилось… Я был уверен, что она у бабушки прячется, так и оказалось — окна светятся. А я помню, что мамой бабушки дома нет, и это придаёт смелости. Конечно, Любка скажет, что нельзя ничего ни-ни, что ребёнок в соседней комнате, но хоть потискаю…
Настроение снова стремительно вверх пошло. Руки потёр и покрался к дому, чтобы всевидящее соседской око не узрело очередное Любкино грехопадение. До крыльца оставалось лишь несколько шагов, когда под моими ногами что-то хрустнуло. Громко так, а по ночной тишине и вовсе оглушительно. Я замер, сверчки даже замолчали, а полоска света, что падала из-за приоткрытой двери вдруг стала шире. Я приготовился улыбаться, даже руки раскинул — обниматься же будем, но… так с улыбкой на морде и метнулся за ближайший угол.
Это бабка. Собственной персоной. Стоит, руки в бока уперла, взглядом зорким рыщет по тёмному двору, точно меня ищет, зуб даю. У меня сразу кончик носа заныл, и все те места на теле, которые познакомились с её клюкой. Себя убеждаю — взрослый мужик! Миллионер вот, и вообще — красавец! Какого черта стоишь за углом прячешься? Бабушку боишься? Самому не смешно? Прислушался к себе — нет, ни хрена не смешно.
— Да нет никого, бабуль, — позвала Любка. — Идём домой тебе укол пора делать.
— Тебе лишь бы иголку в меня воткнуть, — проворчала бабка. — Дай мне клюку и фонарик! Щас я этого супостата на чистую воду то и выведу.
Я вздохнул — так легко все, похоже, не обойдётся. Пячусь назад, размышляю на тему, что надо бы уже с Любовью Яковлевной поговорить, не семнадцатый же век все же, чтобы так честь ее блюсти. Да и в конце концов, бить людей это больно и обидно. Вот сейчас спрячусь, а завтра непременно на эту тему поговорю. В стене, вдоль которой я иду дверь нараспашку, очень вовремя, я уже вижу, как свет фонарика по земле скользит совсем недалеко. Вошёл внутрь, достал телефон, осмотрелся. Запах солярки и машинного масла, но уже застаревший, почти выветрившийся. Полки вдоль стен, свертки старых ковров в углу. А посередине… гроб на верстаке стоит. От неожиданности я чуть не вскрикнул, но вовремя вспомнил — отступать некуда, позади бабка. Боязливо подошёл ближе, посветил телефоном. И правда, гроб, самый настоящий.
Лакированный, блестящий, с вензелями. Приоткрыл крышку — пустой, слава богу. Свет фонарика мазнул по стене, совсем близко уже, и после недолгих раздумий я крышку открыл совсем и внутрь залез. Закрылся. Мягонько, правда пыльно, и ноги не влезают, пришлось коленки подогнуть, упереться ими в обитый атласом потолок. Замер, лежу. Ничего ни хрена не слышно, и жарковато. Понял, что лежу в гробу первый раз, надеюсь нескоро снова сюда, полез за телефоном, сделал пару сэлфи, одно отослал Славке. Славка восхитился и тоже в гроб захотел, а я так немного собой возгордился. Словом те несколько минут в гробу я вовсе не скучал. А потом мне захотелось чихнуть. Так, что терпеть невозможно, хотя я пытался терпеть целую вечность. Но дурацкая пыль столетнего гроба… Я чихнул так оглушительно, что у самого уши заложило. А через мгновение крышка гроба распахнулась и в глаза мне ударил свет фонаря.
— Ты что в моем гробу делаешь? — спросила бабка скрипучим голосом.
— Фотографируюсь, — робким голоском ответил я чистую правду и руки на груди сложил.
Бабка прищурилась, посмотрела на меня задумчиво.
— И как тебе мой гроб?
— Богатый, — честно ответил я. — Красивый весь такой, атласный, с завитушками.
Фонарик щёлкнув погас, бабка спрятала его в карман, а я ослепленный до этого, на несколько секунд потерял способность видеть. Поморгал — снова вижу. Слежу за бабушкиными руками, думаю за нос она мне схватится, или клюкой ударит? А потом понял, что лежу тут в гробу совсем беззащитный, а вдруг она мне сливу сделает на самом ценном? И заерзал, пытаясь это самое ценное хоть немного прикрыть. Бабка вздохнула и вроде даже глаза закатила, так сразу в темноте и не поймёшь.
— Люба! — крикнула она. — Тут твой миллионер в моем гробу!
— Господи, — откликнулась Люба. — Что он там делает?
Звук шагов, ещё раз ослепили фонарём. Я начинаю чувствовать себя глупо, да ещё и телефон вибрирует, Славка желает знать где стоит гроб, он тоже хочет в нем фотографироваться. Пытаюсь выбраться, но неудобно. Сел, ноги свесил, сижу.
— Ты что в гробу делаешь? — переспросила меня Люба. — Книжек про вампиров начитался?
У меня терпение уже на исходе, и бабка смотрит внимательно, ответа ждёт. Ну, ладно, хоть клюкой не машет.
— Я пришёл, — терпеливо начал я. — А тут бабка. То есть, извините, бабушка. С клюкой и угрозами. Куда ещё можно спрятаться я не нашёл. Если вы меня не будете бить, уважаемая бабуля, можно я пойду?
Любка села на пол и засмеялась. Из дома прибежала девочка, стоит в дверях, на меня смотрит, тоже смеётся. Даже бабушка хихикает, стыдливо прикрываясь ладошкой. Да заебись, вон, со мной зато не скучно. Во всем надо плюсы видеть. Спрыгнул на землю, штаны от пыли отряхнул, уходить собрался. Если честно, я все же обиделся, а ведь такой добрый был недавно.
— Марк, — сказала Любка, вдруг назвав меня по имени. — Бабушка на Лешку охотится…
Глава 25. Люба
— Ты ведёшь себя, как ребёнок, — мягко сказала я, с трудом заставив себя перестать смеяться.
