Вероник Олми - Первая любовь
— Я устала, — сказала я, — и не понимаю, куда мы идем.
Дарио смотрел на меня, словно бы меня не слыша. Джульетта боялась за Дарио, и я это чувствовала, но, помня опыт часовни, я продолжала разговаривать с ним, словно он не был болен.
— Далеко нам еще? — спросила я. — Нам грозит солнечный удар, я уверена, у нас ни шляп, ни воды. Не думаю, Дарио, чтобы ты ходил по этой дороге в такую жару, я права?
Вместо ответа он сел на обочине рядом со мной, как терпеливый взрослый, который пережидает, пока ребенок перестанет капризничать. Мы сидели на краю поля, на каменистой сухой полоске.
— Нам нужно было ехать на машине, — внезапно сказала Джульетта. — На "порше", как тогда.
В ее голосе прозвучал упрек, и я поняла, что она сердится за то, что я села, за то, что, возможно, обрекла на неудачу нашу жалкую попытку. Дарио рассматривал свои руки, раскрывал ладони, потом сжимал пальцы и смотрел, как они распрямляются. Мне хотелось толкнуть его, чтобы он упал, причинил себе боль и издал хоть какой-то звук — вскрик боли, проклятие, не важно что. Мне хотелось покончить с его противоестественной покорностью, с его пассивностью, вызывающей тревогу. Не будь рядом с нами Джульетты с ее волнением и страхом, я бы, скорее всего, заорала на Дарио, пригрозив, что, если он не перестанет молчать, его отправят в институт, в специальную клинику, в заведение, где будут пестовать его амнезию! Схватила бы его за плечи и стала трясти, называя имена его матери, жены, девчонок, которые его любили, названия городов, где он жил, стран, куда отправлял пароходы, языки, на которых отдавал распоряжения, напомнила бы его слова любви, утешения, как он смеялся, шутил — словом, постаралась бы убедить, что мы были с ним вместе, что шли одной дорогой. Рядом и в тот же час.
— Сюда надо было ехать на "порше", — вновь упрямо и грустно повторила Джульетта и прибавила: — Подождите меня здесь, я схожу за машиной.
— Ждать вас здесь? — переспросила я. — Сидеть еще час на солнце и позволить вам одной проделать весь этот путь? И может быть, вы еще поищете в море ключи? И повернете вспять время?
Мы обнаружили перед Дарио свою неуверенность и страхи. Мне вдруг показалось, что мы заплутались куда отчаянней, чем сам Дарио, не знали, в какую сторону двинуться, и наше взаимопонимание с Джульеттой дало течь. Все это меня страшно разозлило. К тому же я хотела пить и у меня болели ноги. Может, Джульетта и права: нам нужно было ехать на битом "порше", в конце концов, именно увидев вмятину на машине, мы задумали привести Дарио на эту дорогу. Джульетта решила не обращать на меня внимания, она не нуждалась в союзнице, которая так быстро сдается, она с упорством несгибаемого воина боролась с болезнью уже целый год и сейчас могла бы идти час за часом под палящим солнцем, чувствуя только любовь к Дарио. Джульетта подошла к нему.
— Дарио, — проговорила она тихо, — хочешь, я пойду за машиной? Ты хочешь снова быстро мчаться по дорогам, уехать далеко-далеко? Тебя тяготит Генуя, дом, я, ведь так?
Все это казалось мне патетичным и смешным, но Джульетта продолжала говорить с Дарио, на этот раз по-итальянски, она говорила очень ласково, и успокоительный поток ее слов казался мне таким же сумасшествием, как молчание ее мужа. Мне хотелось, чтобы внезапно настала ночь и нас не стало бы видно, чтобы приземлился самолет Марка и мой муж, такой разумный, определенный, деловой, вытащил меня из этой беды и бессилия. "Любовь может горы свернуть", — учила моя матушка сестричек, слушавших ее раскрыв рот. Так вот нет, передо мной было неопровержимое доказательство, что любовь разбивается о горы. Дарио, Джульетта и я казались тремя взрослыми людьми, потерпевшими среди дня аварию на пустынной дороге; посмотрев на нас, никто, ни один человек на свете не подумал бы, что мы с Джульеттой пытаемся оживить мертвеца.
Мы целый час шли все вместе по дороге, и Дарио ничего нам не подсказал. Мы решили повернуть обратно. И я задумалась: не к пустоте ли за краем горизонта стремится Дарио, шагая посреди дороги? Но Джульетта крепко держит его. Именно по этой дороге он каждый вечер возвращался во "Флориду", и сейчас так бы и шел по ней все дальше и дальше, она о чем-то напоминала ему, возможно, о том, что произошло с ним в тот вечер, когда он ехал на "порше". У меня возникла мысль, что Дарио мог врезаться в дерево и получить сотрясение мозга, но я прекрасно понимала, что моя догадка наивна и явно запоздала, меня позвали вовсе не затем, чтобы я предложила вновь обследовать Дарио. Это я понимала прекрасно.
Мы с Джульеттой шли позади Дарио, который теперь шагал куда медленнее, с очевидной усталостью, и по-прежнему обсуждали всевозможные гипотезы, цепляясь за бесплодные надежды. Эта дорога вела к какой-то иной жизни? Дарио шел по ней, чтобы встретиться с кем-то, и думал порой о бегстве? И когда мы с Джульеттой увлеклись разговором и перестали настороженно следить за Дарио, он, словно бы выйдя из-под нашего неотступного и тревожного надзора, вдруг немного расслабился. Он иногда поворачивал голову в сторону летящей птицы, ласково проводил рукой по высокой траве на обочине. Впервые он словно бы вышел на прогулку.
Мы шли медленнее, солнце не светило нам в лицо и тоже, казалось, утратило боевой дух. Мы были похожи на рыбаков, которые возвращаются ни с чем, на спортсменов, сошедших перед финишем с дистанции. Провал был общим или таился в каждом из нас? И я вдруг поняла, что с меня хватит: не хочу ни обманутых надежд, ни новых сценариев, ни предположений, как еще здоровый Дарио провел вечер перед тем, как сел в "порше", а потом выбросил ключи в море. В конце концов, разве свобода не то, что есть у него сегодня, когда он больше ни в чем никому не дает отчета и не старается никого осчастливить? Мы шли через поселок, жалкое полузаброшенное местечко, где закрыли старинную романскую церковь и хлеб покупают не у булочника, а в мини-маркете, где жизни больше на автостраде, которую проложили через него, чем на улочках и в школе; мы брели по этой пустыне, повстречав лишь одного крестьянина с хромой собакой да грузовичок с почтой, который не остановился ни перед одной дверью. И вдруг из переулка вылетела ватага ребятишек, скорее всего цыганят, которые, громко крича и споря, помчались на другую улицу. Перебегая перед нами дорогу, самая старшая девочка в этой ватаге, лет, наверное, десяти, повернулась к нам и протянула руку, продолжая хрипло что-то говорить по-итальянски, которого я не понимала. Джульетта тут же обрела присущую ей властность и одним словом поставила ее на место, отшвырнула, словно была хозяйкой городка и изгнала из него жалкого чужака, мелкое ничтожество. Девчонка покраснела и побежала к своей ватаге, которая не ждала ее и на ходу горячо, но без враждебности продолжала спорить, дети были возбуждены — по всей видимости, что-то произошло, скорее всего, совершенно пустяковое событие, но оно их взбудоражило.
