Ольга Карпович - Моя чужая жена
– Не скромничайте, Дмитрий Владимирович, дорогой вы наш. Встаньте, почтите, так сказать, своим вниманием…
Редников, досадуя на навязчивого управленца, поднялся и раскланялся, холодно блеснув глазами, не в силах сдержать издевательскую усмешку. С противоположного конца стола ему восторженно хлопала затянутая в бордовый шелк Светлана, исполнительница главной роли в его последней картине.
Банкет шел своим чередом. Уже отзвучали все заранее подготовленные речи, отзвенели рюмками обязательные к исполнению тосты, оркестр заигрывал что-то лирическое, и затоптались перед сценой нетрезвые пары.
«Кажется, еще полчаса, и можно будет незаметно исчезнуть», — решил Редников, намеренно не обращая внимания на призывные взгляды Светланы.
Музыка стихла, пары разошлись… Оркестранты отдыхали, настраивая инструменты. В эту минуту стеклянные двери, ведущие с террасы в банкетный зал, распахнулись, и на пороге появилась тонкая женская фигурка в струящемся черном платье.
– Кто это? Это еще кто такая? — озабоченно прошипела Светлана.
– Может, Катрин Денев? — пьяно сощурившись, предположил сидевший рядом с ней Казначеев. — Говорили же, что она будет…
Редников вгляделся в изящный, словно выточенный талантливым скульптором силуэт, и узнал эту женщину…
Вся какофония звуков, наполняющих зал: пытающиеся перекричать друг друга голоса, хлопанье откупориваемых бутылок, звон посуды, нестройные звуки музыкальных инструментов — неожиданно стихает. В воздухе одиноко звенит последний аккорд настраиваемого саксофона.
Хрупкая черная фигурка словно застывает у ярко освещенных стеклянных дверей. Несколько секунд женщина горделиво, с вызовом оглядывает присутствующих и, заметив за столом Митю, направляется к нему. В напряженной тишине отчетливо слышен стук шпилек по навощенному паркету. В глубоком вырезе черного платья видна узкая спина незнакомки.
Митя, словно завороженный, медленно, как в немом кино, поднимается. Он выходит в центр зала. Одинокий луч софита выхватывает из темноты его белую расстегнутую на груди рубашку. Женщина приближается и, не говоря ни слова, опускает изящные руки на плечи Редникова.
Незнакомка необыкновенно хороша собой, она словно сияет нездешней, русалочьей красотой. Луч струится по широким плечам мужчины, высвечивает черные, чуть тронутые сединой на висках волнистые волосы, широкий разлет бровей, сжатые губы.
Митя вглядывается в дымчатые, зовущие, затягивающие на самое дно глаза и на секунду испытывает извечный порыв — бежать от этих насмешливых, проникающих в самую душу глаз, как от неминуемо надвигающейся беды. Но, словно вмиг утратив силу воли, лишь еле слышно произносит:
— Здравствуй, Аля!
И тут же, словно только и ждал этого сигнала, взмахивает палочкой дирижер, затягивает томительную тревожную мелодию скрипка, причитает, словно вымаливая прощение, исповедуется, рыдая и насмехаясь одновременно. И вот уже весь оркестр вступает, и звучит мелодия старинного довоенного танго «Счастье мое…».
Музыка звучит лишь для двоих, окутывает, обманывает, обволакивает. Тонкие пальцы Али легко касаются Митиного подбородка. Словно больше ей нечего скрывать, она шепчет с ангельской улыбкой:
— Потанцуем, Митенька?
И Митя, не помня себя, обхватывает сильными руками ее гибкий стан и, поддаваясь звучащей мелодии, уверенно движется, ведя партнершу по гладкому паркету.
Поблескивают в темноте музыкальные инструменты, рвется и ломается пронзительная давно забытая мелодия. И Аля гнется и откидывается в его руках. Когда она прогибается назад, ему видны ее отчаянное запрокинутое лицо, дрожащая впадинка на шее. Когда же выпрямляется, приникает к нему, он ощущает знакомый медово-яблочный запах ее тяжелых волос. А музыка все дрожит в темноте, и кажется, танцу не будет конца и можно кружиться так всю жизнь, неотрывно глядя в глаза друг другу.
Вот тонко, надрывно звенит последний аккорд, и становится слышна напряженная тишина, нависшая над столом. Но нет сил разомкнуть руки, отпустить приникшую к нему хрупкую женщину. И Митя говорит властно:
— Пойдем!
Крепко ухватив Алю за тонкое запястье, ведет ее к выходу. Резко хлопает стеклянная дверь, и пара исчезает в черноте ночи, словно и не было их никогда в зале.
2
Море мерно шумело, тихо плескалось о деревянные борта лодки. Солнечные блики вспыхивали и гасли на легкой зеленоватой ряби. В синем бесконечном небе плавился солнечный диск. Пахло нагретым воздухом, солью и еще чуть-чуть хвоей с берега. Аля, откинувшись на борт лодки, запрокинула голову. Солнце закружилось над ней в бешеном южном танце. Она почувствовала, как в уголках глаз вскипают слезы, и смежила веки.
Потом Аля долго смотрела на Митю из-под ресниц. Тот сидел на корме, греб сильно и уверенно. Узкие весла мерно двигались. Под дочерна загоревшей кожей Митиных рук вздувались мускулы. Лица его Александра почти не видела из-за яркого, бьющего прямо в глаза света. Лишь темный силуэт на корме — смуглая, в мелких капельках пота широкая грудь, откинутая назад гордая голова, сильные руки, босые ноги под закатанными штанинами светлых летних брюк. Она кожей чувствовала его взгляд, ощущала, что он смотрит на нее, смотрит пристально, не отрываясь. И Аля медленно улыбнулась ему счастливой безмятежной улыбкой.
Как доехали в тот вечер до Ливадии, добрались до приморской дачи, на которой поселили Митю представители принимающей стороны кинофестиваля, Аля совсем не запомнила. Выйдя из ресторана, Митя сразу же остановил такси, усадил Алю в машину, властно, ни о чем не спрашивая, назвал водителю адрес. Всю дорогу они молчали, впрочем, Аля и не расслышала бы тогда его слов, слишком уж сильно колотилось в груди сердце.
Автомобиль остановился у увитых диким виноградом ворот, и Митя, не говоря ни слова, повел ее через сад к укрытому среди акаций белому дому. Над деревьями нависло горячее черное южное небо, остро и пряно пахли цветы в саду, гремели цикады в сухой, выжженной солнцем траве. Аля опасливо ступала по незнакомой, усыпанной гравием дорожке, и Митя взял ее под руку. Она вздрогнула всем телом, ощутив прикосновение его кожи, такой горячей под белоснежной рубашкой. И Аля крепче вцепилась в Митину руку, не отпуская, не собираясь рисковать ни мгновением неожиданного счастья.
– Не зажигай свет, — попросила она, когда вошли в дом.
И Митя ответил совсем рядом, одними губами:
