Ты – моё проклятие - Лина Манило
Поднимаюсь на ноги, подхожу к двери нашего кабинета – действительно очень уединённого, с потрясающей звукоизоляцией – и запираю изнутри. Вот теперь точно никто не помешает.
– Может быть, я ещё не наелась, – смотрит на меня, прищурившись, но вилку откладывает.
– Потом доешь, – говорю и тяну её за руку на себя, а она тихо охает, когда подхватываю под ягодицы, отрывая от земли. – Надо же проверить, какая здесь звукоизоляция.
Втягиваю носом её аромат – чистый, искрящийся, – а Маша цепляется за мои плечи, чтобы не упасть.
– Я крепко держу, – заявляю и для наглядности сильнее сжимаю ладонями ягодицы.
Кожа Бабочки такая горячая, будто бы я в кипяток руки засунул. И никакая ткань не в силах смягчить это ощущение. Возможно, это меня лихорадит, но в одно место все мысли и заботы.
– Костюм помнёшь, – выдыхает Маша и обводит языком моё ухо, чертит контуры раковины, вбирает губами мочку, и я сатанею от желания обладать этой женщиной.
Она была моей первой. Никогда я не хотел кого-то ещё, никогда не думал, что в моей кровати окажется кто-то, кроме неё. Я хранил свою грёбаную девственность до её совершеннолетия, потому что не мыслил ни о чём другом. Мне нужна была она, как бы глупо это ни звучало. Никогда не умел размениваться на полумеры и учиться не хотел.
И за то, что поверил Нечаеву и отказался от Маши, ненавижу себя неистово.
– Костюм? Да пошёл он, другой куплю.
Маша смеётся, а я усаживаю её на край стола, свободный от тарелок, и подтягиваю ближе к себе.
– Он красивый, и ты в нём красивый, – замечает, блуждая по моему лицу жадным взглядом, в котором пошлости и неприкрытого желания ровно столько же, сколько и невинной наивности. Этот лишающий остатков ума контраст её души, отражённой во взгляде, подводит меня к черте, за которой я уже не я, а какое-то дикое неуправляемое животное.
Но с Машей я не боюсь потерять контроль, потому что моё безумие находит отклик. Бабочка бесстрашная, и даже с переломанными крыльями она будет лететь на мой свет, каждый раз сгорая дотла и рождаясь вновь.
– Ты не бабочка, ты феникс, – говорю и жадно впиваюсь в её шею, а руки сжимают полную грудь до тихого вскрика.
Мне хочется разорвать её платье, порвать его на части, выбросить, как и любую одежду, за которой Маша прячется от меня. Бабочка мне нужна вся, без остатка, до кончиков волос нужна, но я ещё хоть немного, но способен соображать. Потому шмотки остаются целыми.
Тихий звук расстёгивающейся молнии, скользящая на пол ткань, дрожащие пальцы на застёжке моего ремня, отрывающиеся с мясом пуговицы рубашки, закатившиеся под стол запонки – лишь это нарушает тишину. В горле бьётся пульс, кровь быстрее циркулирует по венам. Мы врастаем в друг друга горячими и влажными от пота телами, кожа к коже, глаза в глаза. И уже не разобрать, где моё дыхание, а где вскрики Маши, и она ли это кричит или я совсем сошёл с ума? Может быть, всё это мне только снится?
Накрываю тяжёлую грудь своей ладонью, зажимаю возбуждённый сосок двумя пальцами, чуть выкручиваю. Нужно убедиться, что Бабочка – моя новая реальность. Только эта женщина способна спасти меня от себя же самого. Только ей под силу вытащить меня из той ямы, в которую рухнул восемь лет назад, полностью утратив способность верить людям.
Только Маша и имеет сейчас значение. Всегда имела и всегда будет.
Толкаюсь вперёд бёдрами, головка члена упирается в обжигающую влагу, скопившуюся между Машиных бёдер, скользит свободно вверх-вниз. Я оттягиваю момент, делаю его невыносимо сладким. Давлю в себе позывы рвануть вперёд, до самого упора, до влажных и пошлых звуков.
Маша цепляется за мои плечи, трётся сосками о мою грудь, и я не выдерживаю: вхожу плавно, избегая резкости, боюсь причинить боль. Подныриваю рукой под стройное колено, приподнимаю ногу Бабочки выше, меняю угол проникновения, и от сладкой боли в напряжённых яйцах почти вою. Мне нужна разрядка, я с ума сойду, если не кончу, но желание растянуть этот момент до бесконечности, сделать его незабываемым для Бабочки становится во главу угла.
– Клим, – срывается с полных губ, но я не даю ей сказать что-то ещё. Просто целую, одновременно входя до невозможности глубоко.
– Тише, тише… сегодня не нужны слова, – шепчу в приоткрытый рот и обвожу пальцами контур любимых губ. Самых красивых и сладких в этой уродливой Вселенной.
Маша закрывает глаза, я целую сомкнутые веки, уговаривая себя двигаться медленно, не торопиться. Убеждаю, что у нас ещё вся жизнь впереди, и таких моментов будет миллион. Сердце сжимается будто бы в тисках, болит и ноет, но кардиолог тут вряд ли поможет. Меня давно высушила жажда мести, оставив только изуродованную оболочку, но с Бабочкой я снова чувствую свой пульс, а руки перестали трястись от жажды свернуть Нечаеву шею.
С ней мне спокойнее, с ней мне легче и ярче. И когда поясницу сводит от поступающего оргазма, а пот стекает ручьями по лбу, Маша вскрикивает, содрогаясь в моих объятиях, выкрикивает что-то нечленораздельное, а я притормаживаю, благодаря нечеловеческому усилию воли. Мягкими толчками продлеваю её оргазм, замедляю свой, но Бабочка распахивает глаза, в которых стоят слёзы. И я кончаю. Настолько бурно, что на миг сознание выжигает напалмом удовольствия. Оно бьёт наотмашь, разрывает сердце на миллиарды крошечных кусочков, выбивает из лёгких весь кислород.
Кладу подбородок на плечо Бабочки, она всё ещё подрагивает и тяжело дышит, а сам я, кажется, окончательно потерял способность соображать. Мозг превратился в ванильное облако, и даже птицы щебечут где-то рядом. Наверное, я умер и попал в нирвану.
Птицы щебечут всё громче, к их пению добавляется звон колокольчиков – тихая небесная музыка, а следом раздаётся громкий стук.
– Клим, телефон! – теребит меня за плечо Маша, а я хмурюсь, мгновенно приходя в себя. – И стучит кто-то.
– Мать их за все места, – шиплю, запуская руку в волосы, поправляя упавшие на лоб пряди. –
