Опасный выбор - Саша Таран
— А что Славик твой любит?
Ленке польстила приставочка «твой». Она довольно зарделась:
— Ну-у…
И начала болтать про какие-то фотоштуки, какие-то вспышки и студию — я плохо слышала. Я заметила, на месте мотоцикла Матвея соседскую машину. И внутри что-то сломалось. Повалилось в чёрную бездну предчувствия. Чужая машина… что это значит?
Поискала глазами Щербатого — двор пустой.
Глава 18
Праздник
Утром, я собралась на экзамен и проверить — стоит ли та машина. За эту бессонную ночь я уже чего только не напридумывала себе, и что квартиру продали, и что Матвея тут уже не ждут, и что у Фуриных остановился родственник, чтобы за отцом и хозяйством приглядеть. Перемена на парковке пугала. Что всё это означало?
Я и так сходила с ума от неизвестности, и машина свалилась на голову совсем некстати.
Хорошо, что сегодня сдача по истории искусств. Это отвлекало. Я волновалась, потому что плохо запомнила даты. Старалась зубрить, но помогали только ассоциации. Цифры были для меня как из другого мира, и их нужно было приклеить к чему-то понятному, чтобы не терялись.
Я глянула на время и молча закрыла за собой. Дома никого нет, прощаться не с кем — все уже разбежались по работам и в школу, а я покидала наш муравейник последней. На экзамен пришлось одеться официальней, «поприличней», чем просто джинсы и растянутая кофта. Поэтому по лестнице стучали сапожки, а колени прикрывала приличная миди с довольно приличным разрезом. Я глядела под ноги, чтобы не навернуться с непривычки. Как тупо носить каблуки зимой. И как я раньше умудрялась в них бегать? Надо осторожнее на крыльце, с утра уже подмораживает — скользко, — вяло и скучно текут мысли, пока краешек глаза не цепляется за что-то красное на ступеньке.
Кровь?
А нет, — приглядываюсь. — Лепесток. У кого-то праздник, свидания, букеты… счастливчики… вон, на площадке ещё лежат. Усмехаюсь злорадно: лепестков многовато, как будто кого-то по морде отхлестали. Так ему и надо. За просто так букетами по лицам не бьют. Красные пятнышки спускаются ниже — на первый этаж. Тут жертва истекала лепестками. Кап-кап, — вышла я на крыльцо, помня про предосторожность. Тонкая корочка инея покрывала бетон, как плесень. Я схватилась за перила и снова заметила лепестки. Тут тоже прошла букетная жертва. Сползла, похрамывая, по ступенькам и прочь со двора. Я пустилась по лепестковому следу, как папуас пускается по следу подбитой косули.
Всё равно по пути.
Чуть не забыла проверить машину. Но лепестки напомнили — завернули в её сторону. Что? Я насторожилась. Не может быть — красные капли лепестков тянулись неровной дорожкой до знакомого подъезда. Я притормозила и нахмурилась. Проверила время. Нельзя останавливаться, — думала я, волнуясь, — и что за сюр с этими лепестками? Почему…
Почему сердце заколотилось, как больное…
Я уже не понимала, от чего я волнуюсь больше, от предстоящего экзамена или от этих лепестков, зовущих в ЕГО подъезд. Что за шутки…
Тук-тук-тук… — застучали сапоги самоходы — сами свернули с пути и пошли по лепесткам. Ну ладно, — сдалась я, бледнея. — Ладно… я только подойду немножко… проверю… Всё равно дверь закрыта.
Как глупо.
Не успела я поставить ногу на первую ступеньку — раздался писк. Теперь он не показался мне мерзким, как раньше, он зазвучал в моём одуревшем воображении настоящими рождественскими колокольчиками. Праздничными бубенцами. И дверь распахнулась, как по волшебству, вселяя в меня надежду, веру в чудеса, как в детстве. И я стала подниматься по лепесткам, как по праздничному конфетти. Шаг. Два. Три. Четыре…
И вложила свою белую дрожащую ладонь в большую и теплую. И разукрашенная чернилами рука затянула меня в свой волшебный мир, в зелёный, как райский сад, подъезд. И тёмная Балтика утопила меня в своих морских глубинах, а я задыхалась, не веря, захлёбывалась без кислорода, приближаясь к заветным губам.
Мы не произнесли ни слова.
Мы растворились друг в друге на бесконечное количество лет, веков, тысячелетий. Мы разорвали понятие времени, вышли за его рамки. Сколько прошло? Не важно! Сверху щёлкнула дверь, но мне было всё равно. Я прижималась к горячей груди, обвивала шею нежно, и ласточку, и розы, и запускала кончики пальцев в русое поле волос. Я дышала, я наконец-то ожила, я пережила этот страшный сон, я перелетела к нему через чёрную пропасть времени. Через одиночество. И он поймал. Я с трудом верила, что ОН настоящий. Я уже не доверяла своим пальцам, своим губам и глазам. Но Матвей обнимал крепко. Очень крепко. Он живой! Он тут! — ликовала я, чуть не плача.
Он поднял меня на руки, и я заскользила по воздуху:
— Куда…? — только и выдохнула между поцелуями.
— Ко мне, — ответил, перенося через порог.
Дверь прикрылась и заглушила топот соседских ног. Мы оказались в безопасности. Запахло свежесваренным кофе и корицей. Заиграла тихая музыка. Так по-новогоднему. Мой праздник продолжался. Матвей осторожно спустил меня и я, наконец, очнулась. Огляделась кругом, пока он стягивал с меня пальто, сумку, но не успела ничего сказать — снова оказалась на руках. Он целовал, а я плыла дальше — из крохотной коричневой прихожки в светлую проходную кухню с высоким окном и уютной мелкой плиточкой на стенах, и ещё дальше — в спальню, на белые простыни. Я погрузилась в них и взволнованно наблюдала, как Матвей стягивает с меня сапоги и отбрасывает их на пол, как заслоняет потолок своим силуэтом. Мы были одни.
Он задрал приличную юбку, подтянул меня к себе и приблизился так, что я почувствовала его горячую грудь через толстую вязаную кофту. Стало жарко, как у камина… и его дыхание зашептало в шею, поднимая волоски на коже:
— Тысяча двадцать два…
— … а? — не соображала я, ощущая его внизу. Его вес, его напор.
— Тысяча двадцать два поцелуя, Даш… я чуть не свихнулся без тебя…
— Я тоже… — умирала я от жажды.
— Пятьдесят один день… — поднимался он к губам, — и тысяча двадцать два поцелуя… и это без процентов… с процентами до конца жизни не расплатишься…
— Это угроза? — прыснула я счастливо.
— Это предложение, — Матвей слегка отодвинулся, чтобы видеть мои глаза. Он тоже улыбался.
— Сложно не согласиться, когда ты сверху, — подколола я. Ему понравилось. Очень. Мне тоже.
— И бита у тебя с собой, да?.. — подлила я масла в огонь пошляцким шёпотом.
В глазах Матвея полыхнуло:
— Хочешь убедиться?..
— Хочу… вдруг, я не буду слушаться… — Я
