Прекрасная пастушка - Копейко Вера Васильевна
Решетников перебирал снимки, жадно всматриваясь в каждый.
— Какой я был молодой, однако… — Он нарочито шумно вздохнул.
— А потом постарел сразу на десяток лет, — нарушила райское течение беседы мать, которая принимала карточки из рук сына.
— Это почему же? — строгим голосом спросил Решетников, фотография, которую он собирался рассмотреть, замерла в руке.
— Потому что ты отрастил свою ужасную бородищу, как только оказался на Таймыре, вот почему. — Мать шлепнула пачку снимков на стол, тем самым выражая всю силу своего негодования. Потом Серафима Андреевна всем корпусом повернулась к Рите и вздохнула: — Веришь ли, Рита, у Шурика отросла рыжая борода. Та, которую люди называют «борода лопатой», — по слогам произнесла она последнее слово. — Сейчас, сейчас я тебе покажу, Рита, ты его просто не узнаешь. Ты спросишь, что за дедок такой? Между прочим, мой покойный муж, то есть его отец, выглядел моложе даже глубоким пенсионером.
Мать выскользнула из-за стола, Саша подмигнул Рите. Она сначала не догадалась, в чем дело. И Саша понял, он откашлялся и хмыкнул. В его голосе она уловила что-то особенное… победное, торжествующее… или… Да, конечно, это голос мужского тщеславия.
Что ж, Саша Решетников имел право на подобное тщеславие. Мало кто может похвастаться тем, что девушка тебе, именно тебе хотела отдать то, что отдала…
Он не просил ее об этом, она сама просила, чтобы так случилось. Нет, не его, Боже упаси. Себя? А может быть, того, кто над всеми людьми, невидимый, но сущий? Тот, кого одни признают, другие нет, но мало найдется тех, кто абсолютно всегда, в любой ситуации напрочь отрицает особую, неведомую и невидимую силу. Ее можно назвать как угодно — Космосом, Вселенной. На кого-то или на что-то хочется надеяться в самые отчаянные минуты жизни, разве нет? Чтобы исполнилось самое невероятное желание.
Рита никогда не любила фальши и никогда бы не стала смиренно ожидать исполнения желаний по чьей-то милости. Просто иногда в душе возникала надежда, что ее собственные действия не идут вопреки разуму — и человеческому и мировому.
Какой смысл молить о чем-то и ничего не делать для исполнения — бессмысленная затея. Человек знает, чего хочет, и знает, что может не получить того, что хочет. Люди, верующие в Бога, объясняют себе в таком случае просто: просимое тебе не полезно, потому тебе оно и не дано. Если ты не получил то, что просишь, это может оказаться тебе во благо, если иметь в виду последствия.
Феромоновую приманку, которая выпала девушке накануне встречи с Решетниковым, она восприняла как знак свыше-действуй, Рита. Она воспользовалась случаем. Но Саша Решетников никогда не узнает об этом. Это ее тайна и больше ничья.
Рита почувствовала внезапный озноб, словно в предчувствии чего-то. Доверять собственной интуиции ее научил Сысой Агеевич, она прислушивалась к себе внимательно, иногда ей даже это мешало… Вот уж правду говорят — меньше знаешь, крепче спишь.
— Вот, полюбуйся, Рита! — Серафима Андреевна вернулась за стол. Она щелкнула золотым замком на альбоме, обтянутом пурпурным бархатом. Раскрыла на середине и вынула фотографию, вложенную между плотными альбомными страницами.
Рита взяла карточку и поднесла поближе к глазам. На нее смотрел потрясающей красоты мужчина. Бородатый Решетников.
— Ты почитай на обороте, как он себя именовал! Я разрешаю, Рита.
— А я? — нахмурил брови Саша.
— Это, сын мой, уже не твоя вещь. Ты мне подарил карточку, и ты мне ее подписал. Я вольна распоряжаться тайной переписки, поскольку эта вещь моя! — Серафима Андреевна вздернула подбородок и поджала ярко накрашенные губы.
Рита перевернула фотографию. Там, на фоне штампованного миллион раз логотипа «Кодак», толстым фломастером было написано то… от чего у Риты задрожали руки. Она чуть не выронила фотографию. Не желая показывать, что руки ходят ходуном, Рита опустила карточку на стол, но глаз от нее не отрывала. Ей показалось, весь воздух из легких со свистом вырвался наружу, теперь ей больше не вдохнуть в себя ни капли.
Она не отрывала глаз от подписи под двумя строчками текста, который ей совсем не был важен. Рита знала, что за ней наблюдают оба Решетниковы, мать и сын, они что-то говорят… Вероятно, спрашивают… О чем, о чем они могут спрашивать? Сейчас, когда вот здесь жирными, крупными буквами, синим фломастером написан ответ, который она искала столько времени.
«ОБ». Эти две буквы. Синим фломастером.
Так вот кто он, ОВ! Саша Решетников.
Это так же точно, как ответ на еще один, не высказанный самой себе вопрос: это правда, что Саша Решетников — ее единственная в жизни любовь? Да, и это правда.
Вот почему никогда ни с кем другим она не чувствовала себя такой женщиной, о которых читала в романах. Она ничего не чувствовала рядом с ними, она испытывала слабое возбуждение в постели и больше ничего…
Рита подняла глаза и слабо улыбнулась.
— Рита, ты только подумай, ты только посмотри… — тарахтела Серафима Андреевна, ничего не замечая в горячке слов, а может, по Рите не было заметно того потрясения, которое она испытала только что. — Он идентифицировал себя с овцебыком! Как я рада, как я рада, я просто не могу описать, что наконец круг замкнулся, мой сын возвращается к своей профессии! Рита, он теперь будет заниматься кофе. Кстати, кто сейчас готов пить кофе?
Рита пыталась взять себя в руки, но эти руки, как и все внутри, по-прежнему отчаянно дрожали. Она не разрешала себе думать дальше, не разрешала отойти хотя бы на шаг от простой застольной беседы, она ловко поддерживала ее, потому что когда тебе за тридцать, то в голове полно фраз на все случаи жизни. Главное — произносить их с подходящей моменту интонацией. Она так и поступала.
Конечно, ей следовало расспросить Сашу об Арктике она наверняка бы что-то уловила — о нем и о той женщине.
Той женщине, которая настоящая мать Ванечки.
Но она не могла рисковать. И не стала.
Они говорили, смеялись, шутили, Рита вела себя естественно, как обычно в компании других людей. Она ловила на себе изумленные взгляды Решетникова, а если быть честной с самой собой, в них она видела неподдельное восхищение.
Риту внезапно потянуло к нему, ей захотелось, чтобы он снова, как недавно в беседке, поцеловал ее в губы, она бы впустила его нетерпеливый язык… Она теперь знала, как это приятно, как возбуждающе. Не важно, что потом, может быть, она почувствует боль внизу живота от… неосуществленного желания.
Ее и в школе влекло к Саше, теперь она, взрослая женщина, это точно знала, более того, она могла назвать словами то состояние, которое охватывало ее рядом с ним, — отчаянно билось сердце, огонь в бедрах, напряжение в груди, а где-то глубоко внутри все переворачивается и падает… Вожделение, если говорить высокопарно, вот как это называется.
То был не просто вопль гормонов, нет, потому что ни к кому у нее не возникало такого чувства. Никогда в жизни Рита Макеева не испытала ни к кому подобного вожделения, хотя разрешала гормонам иногда завладеть своим телом, ответить на зов гормонов другого человека.
— Рита, а ты стала совсем другая, — сказал Саша, когда мать вышла из комнаты. — Ты такая стильная женщина. У тебя, наверное, куча поклонников? Или есть один постоянный?
Он подался к ней через стол, она правильно прочла его взгляд, безошибочно, внутри ее все взволновалось. Сказать правду? Согласиться на его предложение без слов тоже… без слов?
Рита заметила, как он ерзал на стуле, меняя позу. Она верно прочла это движение.
— Да, конечно. У меня есть постоянный мужчина. — Рита кивнула, глядя ему прямо в глаза, и сразу уловила едва заметный недовольный блеск серых глаз. — Он всегда при мне, — добавила Рита и заставила себя рассмеяться. Смех получился низкий, с хрипотцой. — Его зовут Ванечка. Ты уже знаешь, это мой сын.
Решетников тоже рассмеялся. Рита заметила в его смехе легкое облегчение.
— Какой удачливый мужик!
Услышав его голос, Рита вспомнила сцену из детства, тот страх и странное возбуждение, когда на нее, маленькую пастушку, двигался здоровенный бык. Такое с ней бывало и после, во сне, когда снилось что-то отчаянное, а она испытывала какое-то экстатическое возбуждение и просыпалась мокрая от пота.
