Елена - Гоар Карлосовна Маркосян-Каспер
Приехав в Ереван, она обнаружила все на своих местах, что чрезвычайно ее растрогало, облезлые автобусы так же грохотали по улицам с побитым асфальтом, и по-прежнему шумел превратившийся в рынок подземный переход в сотне метров от отцовского дома, и опушенные молодой листвой ветки деревьев, обрезанные по весне, лежали пучками вдоль кромки тротуара, как великанские букетики, и каждые сто шагов попадались крошечные магазинчики, только часть из них, те, что были в подвальчиках, позакрывалась, а взамен появились новые, в обычных зданиях, пошла мода вскрывать стены квартир на первом этаже и устраивать лавки в комнатах. Все было по-старому и дома, вещи стояли на тех же местах, что и три, и двадцать лет назад, и родители постарели лишь чуточку, почти незаметно, если не вглядываться слишком пристально, а посидев пару часов у телефона, Елена обнаружила на прежнем месте и всех своих подруг и приятельниц, почти всех, если кто и уехал, то не из самых близких, и успокоившись, она стала жадно назначать свидания.
Она даже и не подозревала, насколько соскучилась по своему окружению, как по людям, так и по вещам и явлениям, даже нахальные взгляды юнцов на улице не раздражали, как раньше, а льстили, как никак ей пошел пятый десяток, а вслед смотрели семнадцати-восемнадцатилетние (впрочем, если честно, и прежде к раздражению примешивалось удовольствие, в конце концов, может ли женщина всерьез сердиться на мужчин, оборачивающихся ей вслед). И все были ей рады, соседи весело махали с балконов, кто поближе, из того же подъезда, заходили перекинуться парой слов, порасспрашивать про тамошнюю жизнь, когда она появилась в Институте, почти незнакомые сотрудники, с которыми она когда-то только здоровалась, кинулись ее обнимать, и уже через пару недель не набежали, конечно, как предполагал Олев, но поползли потихоньку и пациенты, и когда Олев позвонил в очередной раз, она с гордостью сообщила ему, что начала уже зарабатывать на обратную дорогу, правда, он не стал радостно восклицать:
– Какое счастье, приезжай скорее, – а наоборот сказал: – Не торопись, нагуляйся, как следует, раз уж добралась в такую даль.
Елена молча согласилась, особой спешки и она не видела, да и родители слышать не хотели о скором ее отъезде, к тому же тепло тут было, ласковое еще, весеннее солнце словно и не отлучалось с неба, розовый туф стен будто отбрасывал радостные блики на само человеческое существование, цвели абрикосы, воздух был тих и недвижен, как не вспомнить эстонский апрель, выглянешь в окно, тучи воробьев несутся над самой землей, присмотришься, нет, не воробьи, ветер смел с газонов прошлогодние сухие листья и гонит, как птичью стаю над асфальтом… Так что Елена не торопилась. Два месяца промелькнули, как кадры видеофильма, перематываемого на скорости, а потом случилась беда, у Осанны, кругленькой и уютной, как мячик, но отнюдь не такой бодрой, давно утратившей способность прыгать, а напротив, с трудом передвигавшейся на пораженных артритом ногах и вдобавок мучимой высоким давлением, произошел инсульт, не очень тяжелый, но требующий ухода, и как-то само собой складывалось, что ухаживать Елене, не только дочери, но и врачу, детьми, тоскующими по материнской заботе, или работой, требующей неотложного и непременного на нее возвращения, необремененной, ну и так далее.
– Конечно, – сказал Олев, когда она сообщила ему о случившемся, – оставайся, сколько понадобится.
Голос у него был мрачный, но навряд ли из-за отсутствия Елены (так она, по крайней мере, для себя решила), с фирмой продвигалось туго, получить кредит оказалось делом непростым, бумажная волокита, затяжки и проволочки, с аппаратурой тоже возникли проблемы, надо было ездить в Финляндию (и ночевать у бывшей жены, подумала Елена мимолетом), на что тоже требовались деньги…
Елена положила трубку и сразу забыла об огорчениях мужа, ей было не до того, забот и так хватало, хозяйство, лежавшая в постели мать, капризы постаревшего Торгома, которому никак не угодишь, еще и пациенты, приходившие на дом…
Только к концу лета Осанна обрела способность кое-как управляться с готовкой, но прочее было ей пока не по силам, и как раз тогда Елена забрела в Институт, куда время от времени заходила поболтать с сотрудницами, и встретила хорошо знавшего ее главврача, который предложил ей вернуться на свою прежнюю ставку, временно, коль скоро она все равно здесь, в Ереване.
– Оформим на три месяца, а там поглядим, – сказал он, и Елена, поколебавшись, молча кивнула, правда, у нее мелькнуло ощущение, что она прыгнула с моста и теперь летит в реку, но потом прошло, какое-то время она еще раздумывала, особенно ее смущало, что она приняла решение, не спросившись у мужа, но очень уж хотелось немного походить на работу, пусть даже с утра пораньше (и опять-таки хорошо там, где нас нет), посудачить о том о сем с сотрудницами-приятельницами за чашкой кофе, иметь много больных, пусть бесплатных, но благодарных, получать цветы, словом, она согласилась. Олев, когда она объявила ему, что пробудет в Ереване еще три месяца, только спросил, не боится ли она пускаться в путь зимой, но возражать не стал, и Елена, загадавшая про себя, что, если он начнет жаловаться на одиночество и звать домой, она махнет рукой на свои планы и поедет сразу, родители как-нибудь управятся, брат с невесткой помогут, матери уже полегче, поедет, и все, но Олев смолчал, и она
