Елена - Гоар Карлосовна Маркосян-Каспер
Столько у Торгома безусловно нашлось бы. Елена представила себе уставленную всякими антикварными штучками отцовскую квартиру, хоть золото и падало в цене, однако, барахлишка разного рода и размера, но неизменно высокой стоимости, от миниатюрных фарфоровых статуэток восемнадцатого века до необъятных персидских ковров во всю стену, Торгому должно было хватить еще надолго, собственно, именно эти накопления и обеспечивали ему безбедную жизнь на склоне лет, достигнув пенсионного возраста, он ушел на покой, правда, имел долю в крошечной лавке, торговавшей сувенирами и хозяйственными мелочами типа открывалок и мельхиоровых джезве, но не ограничивая себя мизерным в его понимании доходом от своего почти игрушечного бизнеса, продавал помаленьку собранные редкости и продолжал есть-пить в свое удовольствие, тем более, что нахлебников у него поубавилось, Елена пребывала в краях отдаленных, откуда руки не протянешь, а братец, Торгом-младший (то есть уже не совсем и младший, поскольку подрастал очередной Торгом, сын, внук и племянник) уже давно был при деле, правда, не мебельном, но тоже прибыльном, чиновничал в некой области, почти узаконенно коррумпированной уже издавна, со времен советской власти, а год назад и вовсе сменил стезю, направив свои косолапые стопы в банк недальнего родственника, где заправлял отделом – занятие ныне многовыгодное, хоть и не самое надежное (к чему, впрочем, привыкнуть не сложно, все ведь ясно изначально, недаром слова «банк» и «банкрот» одного корня), так что прокормить любимую дочку месячишко-другой и даже подкинуть деньжат на обратную дорогу Торгом мог.
– А ты что будешь делать один? – спросила Елена, еще колеблясь, но Олев отмахнулся.
– Займусь делами. Это целый день беготни, приходить буду только на ночь. А кормить – мать как-нибудь прокормит.
И Елена сдалась.
Чайки, чайки, тысячи чаек согласованно взмахивали крылами над синим полотнищем Геллеспонта, огромная стая их слетелась к берегу, за ними не видно было моря, только белый песок и вплотную к нему пенистая полоса прибоя… нет, это не чайки, поняла Елена, жадно вглядывавшаяся вдаль с башни, на которую забралась тайком, ахейские корабли, выгибая на ветру паруса, приближались к Сигейскому мысу, охватывали полукругом равнину реки Скамандра, над которой высился на холме надменный крепкостенный Илион.
Два-три пристали к берегу уже в полдень, и на переговоры с теми, кто из них высадился, ушли знатнейшие мужи Трои во главе с Парисом и Гектором. Елена перевела взор вниз, на равнину, где у подножья холма стояла кучка мужчин, кто были те ахейцы, отсюда она разглядеть не могла, как ни старалась, но вот две группки разошлись, и троянцы зашагали к Скейским воротам. Елена побежала по лестнице вниз, торопясь в городской замок, где в доме Приама ждали сам царь, царица, старшие сыновья и дочери, но как ни спешила, опоздала, добралась до дому, когда Парис с Гектором уже пришли, скользнула внутрь и стала поотдаль за колонной.
– Елену требуют, – услышала она сумрачный голос мужа. – Иначе война. Елену и барахло, которое она с собой прихватила. Говорил я ей, не надо нам побрякушек твоих, нет… Золотой этот мусор хоть сейчас бы им кинул, но Елену не отдам.
– А кто приходил-то? – спросила Гекуба.
– Менелай самолично. И Одиссей с ним.
– Люди известные, – вздохнул Приам.
– А предводителем у них Агамемнон, – проворчал Парис. – И Ахилл с ними. Аякс Теламонид и Оилид тоже… Проще назвать, кого нет.
– Страшное дело, – покачал головой Приам, а Гекуба сказала тихо:
– Может, отдашь ее, а, сынок?
– Как это отдам?! – возмутился Парис. – Жена она мне!
– Она Менелаю жена! Отдай. Погубишь себя и нас погубишь!
Все молчали, и свекр, который был к Елене неизменно добр, и Гектор, и Андромаха с Кассандрой, и даже Парис не ответил, Елена сжалась за своей колонной, на миг стало обидно, что никто за нее не вступится, и тут же сладко забилось сердце, представила себе Спарту, глядящую с высокого берега в бурный Эврот, акрополь, отцовский дом, дочку – черноволосую, в Менелая, но в отличие от него смешливую, напоминавшую увезенную Одиссеем на Итаку Пенелопу, с которой росли вместе, больше подругу, чем родственницу, жизнерадостную и остроумную, сама Елена такой не была никогда, отличалась от той томностью и, что таить, леностью… дочку, братьев, старых слуг, комнату, где готовила свои бальзамы и настои, да даже нелепая и скучная двоюродная сестра Феба казалась теперь милой и веселой, а выйдешь в город, каждый прохожий кланяется, улыбается, и все-все говорят по-ахейски, понятно и на душе тепло…
Она даже пожалела, когда Гектор сказал твердо:
– Чем бы дело не кончилось, а Елену отдавать нельзя. Был ей Менелай мужем, верно, но теперь она Парису жена. Да и не вещь она, чтоб ее из рук в руки передавать, человек живой…
Когда Елена уезжала, в Таллине еще не стаял снег, а прилетела в Ереван, вышла на трап и сразу потащила с себя куртку, хотя ехала в легкой, кожаной, знала, что в Москве, если что, оденут, и выбрала так, чтоб было к месту в Ереване, но не угадала, там уже стояла почти летняя теплынь, год выдался нестандартный, или она уже забыла, привыкла к эстонской поздней весне, снег в апреле и плащ в июне… Правда, она задержалась в Москве, провела две недели у двоюродной сестры Лианы, только что вернувшейся из Австрии… странно устроен мир, ну скажите, читатель, чего ради господь бог распоряжается своими благодеяниями столь асимметрично, почему одному выпадает целый дождь их, а другому ни капельки, и сестра Лиана, которая еще в студенческие годы исколесила с папенькой и маменькой всю Европу, теперь еще получила возможность прожить год в Австрии, где ее высоколобый муженек-математик читал лекции в университете?.. и не подумайте, что Елена завидовала, нет, она была добра и желала каждому тех благ, о которых мечтала сама, тем более, что в данном случае она могла хотя бы послушать рассказы о дальних странах, но все же, все же… Изголодавшиеся в кругу иностранцев по наипростейшей женской болтовне сестры не столько бегали по театрам (впрочем, как оказалось, за последние годы театры незаметно вышли из моды, легенды о великих спектаклях, которые надо посмотреть любой ценой, не ходили не только по провинции, но и по Москве, и даже приятельница Лианы, отвечавшая в ее газете за культуру, не могла присоветовать сестрам, куда им направить свои водруженные на вновь вошедшие в моду платформы стопы), не столько гонялись за зрелищами, сколько вели нескончаемые беседы, частенько вспоминая прошлое, видимо, подошел возраст,
