Моррис Ренек - Сиам Майами
Главный ресторанный зал вместил в этот вечер гораздо больше столиков, чем обычно. Опоздавшие сгрудились у изогнутой стойки бара.
Гарланд Твид, одетый в шелковый костюм со стальным отливом, восседал за столиком, зарезервированным Мотли. Спина прямая, грудь полна воздуху. Он не выдыхал воздуха, так как говорил тихо и глухо. Впечатление, что он вот-вот лопнет, вселяло в его собеседников ощущение, будто они ступают по раскаленным углям. Один лишь Валентино обладал способностью болтать с ним как ни в чем не бывало. Твид был покорен им.
Улыбка Твида напоминала нервный тик. Она появлялась в уголке рта, как будто его подцепляли за губу крючком, и тут же исчезала, сменяясь обычным брюзгливым выражением.
С ним пришли двое подручных: агент для связи с печатью, в белом костюме, и административный ассистент, в черном. Оба остались в баре, где сидели рядышком и помалкивали. Казалось, что они оглядывают зал, но на самом деле они не сводили глаз с Твида, который не обращал на них внимания. Все трое явились без жен, хотя были примерными семьянинами из пригорода. Этот вечер был для них слишком важен, хотя с виду казалось, будто они просто бездельничают, развлекаются без жен.
Рядом с Валентино сидел Додж. Мотли провел с ними некоторое время, а потом поднялся наверх в последней попытке принудить Сиам отпереть дверь. Между Валентино и Твидом располагался Барни. К их столику один за другим подходили люди, чтобы поприветствовать Твида.
— Привет, Гарланд! — звучало всякий раз вполне по-компанейски, однако никто не хлопал Твида по плечу, так как все знали, что он не любит, чтобы его трогали; никто не протягивал руку, так как все знали, он не терпит рукопожатий.
— Привет, Датч, — отвечал Твид тихим, невнятным голосом, который, однако, разносился достаточно далеко — потому, наверное, что все вокруг замолкали, стоило ему открыть рот. Говоря «Датч», Твид подразумевал известного гангстера времен «сухого закона» голландца Шульца — безжалостного бандита, в конце концов нашпигованного свинцом в ловушке, устроенной человеком, которого он считал своим другом. В голосе Твида не было иронии, и почти все воспринимали такое приветствие как дружеское.
Красотка с раскосыми глазами, бывшая любовница журналиста, распространяющего светские слухи, тоже сказала: «Привет, Гарланд». Ее тон говорил о том, что ему стоит только набрать номер ее телефона — и гарантирована бездна наслаждений.
— Привет, Датч, — ответил ей Твид, как любому другому.
Седеющий щеголь, бывший политический связной мафии, прибавил к приветствию вопрос: «Как дела?» Он имел отношение к игорному бизнесу в Нью-Йорке и Лас-Вегасе, но, когда ему хотелось по-настоящему рискнуть, вкладывал деньги в бродвейские мюзиклы.
— Привет, Датч, — процедил Твид, — прекрасно.
Перед Твидом стоял стакан с напитком «севен-ап», к которому он не притронулся ни разу за весь вечер. Твид начинал как провинциальный адвокатишка, но потом ему наскучили узость практики и банальность окружения. Он отправился в Нью-Йорк, чтобы сделать себе имя и расширить свой культурный горизонт. Вскоре крупнейшие имена шоу-бизнеса, делавшие аншлаги и в свое время заставлявшие его смеяться, плакать и аплодировать, перестали удовлетворять. Постепенно он начал ставить собственные бродвейские хиты. Серьезные критики не без оснований полагали, что по содержанию любой хит Твида никак нельзя считать выдающимся произведением. Сначала подобная критика лишала его сна, сейчас же он и в ус не дул. Он, как и любой неглупый человек, понял, что такое Бродвей. В редкие моменты праздности он даже получал удовольствие от невежества критиков.
Твид существовал на чужие деньги. Сам он по практическим соображениям денег не имел. Лично не вкладывал в свои постановки ни гроша. Он жил с удобствами, но не обладал достаточно крупным запасом наличности, чтобы рисковать. Слишком многие знаменитые менеджеры — так раньше именовались театральные продюсеры — обанкротились и сгинули. Твид был полон решимости не разделить их участи.
Среди его спонсоров фигурировали известный производитель хорошей мужской одежды; юрист-консультант по налогообложению из крупной компании, уважаемый в высших финансовых сферах, светская дама, известная безудержной благотворительностью; миллионер, нажившийся на торговле недвижимостью. Таковы были крупнейшие спонсоры; более мелкими спонсорами являлись инвесторы с подмоченной репутацией. Они ссужали ему миллионы на постановки низкосортных, но пользующихся популярностью шоу, хотя не дали бы и цента на Шекспира. Если у спонсоров появлялись деньги, которые, не будучи выброшенными на Шекспира, ушли бы на налоги, они обращались к более респектабельным продюсерам, чем Твид. Если бы Твид попросил у них денег на Бена Джонсона, Макиавелли или Мольера, его репутация пострадала бы в их глазах, что было ему хорошо известно. Самое полезное для себя подозрение, которое он мог — и не без оснований — им внушить, состояло в том, что он за всю жизнь не прочел ни одной серьезной книги.
От Твида ожидали, что он добьется успеха, производя продукцию загадочного свойства — шоу на потребу народу. Считалось, что он лезет из кожи вон, чтобы пробить их и продержать на сцене достаточно долго, тогда они окупятся и дадут прибыль.
Всем было известно, что у Твида отвратительный характер. Выбить у него деньги было нелегким делом. Он увольнял людей без всяких видимых причин. И вообще считался мерзким типом. Делать с ним бизнес было опасно. Однако если вы вкладывали деньги в постановку, которую энергично проталкивал Твид, то Гарланд Твид становился лично для вас человеком с сильным характером. Возможно, он был жестким, даже жестоким, возможно, он слишком экономил, но все это он делал ради вас.Можно было любить его или ненавидеть, доверять ему свои деньги или нет, но его практичностью нельзя было не восхищаться.
Многие сторонние наблюдатели находили Твида иррациональным, многие видели в нем лукавого эксцентрика, приобретшего чрезмерное могущество. Зная, что многие из людей, подходящих сейчас к его столику, чтобы засвидетельствовать свое почтение, считают его иррациональной натурой, Твид не отвлекался на них, поглощенный беседой с Валентино.
Валентино был мелким человечком, цыплячьего телосложения, обходительным, но нервозным. С такими не любят общаться, несмотря на их ум. У него было волевое лицо с проницательными, гипнотизирующими глазами, запоминающийся нос с красными пупырышками, а также большие залысины. Казалось, он обладает колоссальной интеллектуальной энергией и любого видит насквозь. Ему было присуще редчайшее свойство — уверенность в силе своего ума и совершенно наплевательское отношение к чужому мнению на его счет. Особенность Валентино состояла также в сочетании самомнения с доброжелательностью и дружелюбием. Казалось, он говорит: пускай мои мысли вам не по вкусу, но они объективны. Из него вышел бы превосходный шут при мудром, могущественном и властном правителе, хотя такой правитель в конце концов понял бы, что шут умнее его и не менее продажен. Мнение Валентино было не только интересно выслушивать; он еще и выражал его интересным способом, не отпугивая собеседника.
