Салли Боумен - Тайна Ребекки
Элли сказала мне про слабость, которую сестры питают к конфетам со сливочной начинкой. Солодовый виски, вишневая настойка, кофейные зерна – всех этих признаков цивилизации так не хватало в Керрите. Обе сестры еще больше порозовели от смущения, словно я уличил их в преступной слабости.
Из дома сестер Бриггс, который, как и дом полковника, располагался в восточной части Керрита, я отправился к реке, к их бывшему дому в миле от города, отданному для дома престарелых. Рядом с особняком находилась рыбачья деревушка Пелинт.
Прогулка доставила мне удовольствие. Узкая дорога вилась вдоль реки, и привлеченный хорошей погодой народ устремился на природу. По воде скользили яхты и ялики тех, кто готовился к гонкам в Керрите – огромное событие местного масштаба. Миновал небольшую бухточку, куда подогнали яхту и где на песок вынесли тело Ребекки. И на несколько минут я задержался у дома лодочника Джеймса Табба.
Именно он во время допроса заявил, что яхта Ребекки оказалась не поврежденной бурей, что в ней проделали дырки и спустили кингстоны. Его заявление наделало много шума, но честность этого малого только нанесла вред его делу. Слухи и толки, что поползли потом, закончились тем, что Джеймс Табб лишился заказчиков, – во всяком случае, так считали сестры Бриггс. Через несколько лет он полностью обанкротился. В его семье все – из поколения в поколение – занимались судостроительством, а ему пришлось оставить дело.
Табб по-прежнему отказывался разговаривать со мной, и, глядя на полустершуюся надпись на доме: «Табб и сыновья. Судостроительная фирма», я понимал почему. Сын, чье имя было выведено на вывеске, погиб во время войны, а Джеймс Табб арендовал маленький гараж, где открыл мастерскую по ремонту машин. Разговоры о прошлом могли вызвать в нем горечь, и ему не хотелось возвращаться к тем временам, когда этот знающий и умеющий молодой человек ремонтировал яхту, вывезенную из Бретани.
Меня охватил приступ меланхолии. Почему-то вспомнился росчерк пера, который шел от конечной буквы «и» в заголовке «История Ребекки». И через двадцать лет после ее смерти история так и осталась неразгаданной. Она все еще продолжалась. Огромный дом лежал в руинах, ее муж умер, сломленный и с разбитым сердцем, по мнению местных старожилов. Ее друг, Артур Джулиан, вынужден был уйти со своего поста и многие годы выслушивал поношения в свой адрес. Фриц теперь ездит в инвалидной коляске и бормочет что-то несвязное. И даже Джеймса Табба, имевшего весьма косвенное отношение к истории, даже его беда не обошла стороной: он потерял дело, которое знал так хорошо. Вся его жизнь обрушилась, как рухнул особняк Мэндерли.
И, стоя на этой, некогда судостроительной пристани я убеждал себя, что мое расследование можно считать завершенным и что я оказался здесь в то самое время, когда оно подошло к концу, чтобы успеть ухватить самый кончик. Еще несколько лет, и все, кто знал Ребекку, все, кто так или иначе был связан с нею, уйдут из жизни.
Но так ли это? Сомнения не оставляли меня, поскольку я видел, что эта история продолжала сказываться даже на Элли: ее отец уединился в своем доме, прервав всякое общение даже с обитателями Керрита, и ей приходилось вместе с ним вести уединенную жизнь. Они виделись с очень небольшим кругом людей, в который входили и сестры Бриггс. Таким образом, молодая, образованная, привлекательная, умная девушка оказалась в заключении, и кандалами на ее руках и ногах стали события двадцатилетней давности. Словно это имело отношение не только к ее отцу, но и к ней самой.
Если бы кто сказал ей об этом, Элли, несомненно, начала бы все отрицать, но и пальцем бы не пошевелила, чтобы разрушить крепостные стены, воздвигнутые ее отцом. Да и кто бы отважился на это? Вторая жена Максима де Уинтера? Его вдова? Наверное, она все еще сравнительно молода, но вряд ли она считала, что это история закончилась. После смерти мужа она перебралась жить в Канаду, но разве это означало, что ей удалось убежать от прошлого?
События давних лет продолжали отзываться в днях нынешних. И пример тому я сам: мне и в голову не приходило, что эта история опутает меня по рукам и ногам. Иной раз у меня возникало впечатление, что и я сам стал ее частью. И тоже забился в какой-то глухой уголок, подальше от расспросов. Что я каким-то образом вписался в нее. Эта мысль вызвала во мне беспокойство.
Я прошел сквозь ухоженный сад. Фриц, как и другие обитатели дома, выкатил свое кресло на террасу, откуда открывался прекрасный вид на море. А в некотором отдалении отсюда, как он сам сообщил мне в прошлый визит, находился Мэндерли.
Проверив, захватил ли я с собой копию свидетельства о смерти Лайонела де Уинтера, я поднялся на террасу к Фрицу. У меня не было сомнений, что он вряд ли помнил, кто я такой, но, судя по всему, это его не смущало: он запомнил мой первый приход к нему и, похоже, обрадовался, что я снова решил навестить его.
14
Полковник Джулиан описывал мне Фрица весьма безжалостно: ему почти девяносто пять, он пребывает в маразме, сторонник железной дисциплины: доводил горничных до слез, любитель совать нос в чужие дела, человек, который ждал своего звездного часа: «Он поступил мальчиком на побегушках и вскоре дослужился до дворецкого, – говорил полковник. – Так что судите сами».
Но Фриц никогда не был мальчиком на побегушках, и остальная часть описания полковника тоже выглядела сильной натяжкой. Фриц не страдал маразмом, я проверил: он родился в 1867 году, и сейчас ему исполнилось восемьдесят пять, хотя он сам уверял, что ему девяносто. Его отец был в услужении где-то в западной части Англии, и Фриц приехал в Мэндерли мальчиком. До того, как стать дворецким, он работал ливрейным слугой, одно время числился камердинером Лайонела де Уинтера. Фриц знал досконально историю семьи и гордился этим. В какой-то степени, как обмолвился старик, он тоже был частью истории.
Сварливый маленький старик. Наверное, он сильно сгорбился и съежился по сравнению с тем, каким был когда-то. Голову его покрывал белый пух, а плохо вставленная челюсть причиняла массу неудобств. Наверное, в отдаленном прошлом ему приглянулась какая-то девушка, но он получил отказ. Во всяком случае, он ревниво и желчно отзывался о нынешних нянях, которые оказывали внимание более молодым людям. По имеющимся у меня данным, Фриц оставался холостяком всю свою жизнь, и детей у него не было. «А зачем мне было жениться? – спросил он. – Зачем мне надо было заводить семью, когда она у меня уже была? Семья де Уинтер».
Пенсия, назначенная Максимом, покрывала расходы на его содержание в доме престарелых, но его никто никогда не навещал, о чем мне поведала рыжеволосая няня, к которой Фриц питал наибольшую симпатию. Фриц полагал, что он по-прежнему на особом счету. И сегодня тоже держался особняком, в некотором отдалении от остальных обитателей дома. На дальнем конце веранды собрались женщины, кое-кто из них вязал. С другой стороны – возле радиоприемника – собрались мужчины, они слушали комментарии ведущего к соревнованиям по крикету. Фриц не пытался пристать ни к той, ни к другой группе. Он остался посередине, в тени навеса, откуда мог наблюдать за плывущими яхтами и лодками, смотреть на городок и пытаться найти взглядом места, где когда-то возвышался Мэндерли, хотя у него на обоих глазах развилась катаракта, так что все ему виделось в туманной дымке. В сущности, он ничего не видел.
