Наталья Нестерова - Испекли мы каравай (сборник)
— Что я должна простить? — пожала плечами Таня. — То, что Андрей полюбил женщину, которая разделяет его интересы, может быть ему и соратником, и советчиком? Я умею хорошо выбирать мясо на рынке, знаю все марки стиральных порошков, отбеливателей и пятновыводителей. Для меня новый рецепт, вроде майонеза в котлетном фарше, — событие. А что такое фьючерсная сделка или маркетинг — темный лес. Я могла обслужить только одну, и очень небольшую, часть потребностей Андрея. Меня легко заменить квалифицированной домработницей. Я давно отстала в развитии, лет этак на двадцать.
— Не наговаривай на себя! — возмутились подруги.
— А кто собрал замечательную библиотеку?
— Выглядишь потрясающе.
— Дети тебя обожают.
— Друзья всегда в пример ставят.
— Ты просто идеальная женщина!
— Если уж тебя выбраковывают, то всех остальных баб надо просто в расход пустить.
— Или мужиков расстрелять.
— Нет, лучше кастрировать, чтобы не размножались.
— Заманчиво. А от кого рожать будем?
— Клонироваться начнем.
— Танька, ты себе цены не знаешь!
— Ты такие пироги печешь, что народ о них поэмы слагает.
— Пироги, — кивнула Таня, — это аргумент. Конечно, приятно думать, будто Андрей связался с девицей, которая моего ногтя не стоит. Что она корыстная, лживая, хитрая и расчетливая. Вдобавок лицом страшная и фигурой безобразная. Только этого не может быть. Вы же знаете Андрея. Не мог он полюбить глупую каракатицу. В «Ветке персика» сказано, что влечения человека имеют три источника — душу, разум и тело. Влечение душ порождает дружбу, влечение ума порождает уважение, влечение тела — желание. Соединение трех влечений дает любовь. Если Андрей полюбил — не увлекся, не поддался порыву, соблазну, а именно полюбил, то глубоко и серьезно, ведь решился нас оставить. Я не могу, да и глупо сражаться против влечения его ума, души и тела, против его любви.
— Но как же твои душа и тело? Их он разлюбил?
— Да, — спокойно ответила Таня. — За двадцать лет брака великое чувство превращается в обрядовый ритуал, проще говоря, в привычку. Обратите внимание: мы не замечаем собственных привычек, но чужие подчас вызывают раздражение. У нас есть картина Жана Этьена. Вон она, посмотрите. Когда ее подарили, я нарадоваться не могла, часами любовалась. Потом реже к ней подходила, а сейчас и не замечаю. Думала — всю жизнь буду ею наслаждаться.
— А если у тебя сопрут картину? — спросила Лена.
— Начну бесноваться, — улыбнулась Таня. — Рыдать, искать пистолет, чтобы застрелить воров, пить мышьяк и приставать к вам с разговорами о страшной утрате. Словом, через некоторое время благополучно переживу.
— Сейчас она что-нибудь из «Евгения Онегина» вспомнит, — обреченно предсказала Ольга.
— Пожалуйста, — кивнула Татьяна:
Что может быть на свете хужеСемьи, где бедная женаГрустит о недостойном мужеИ днем и вечером одна.
— Хуже может быть только отношение к себе как к веши одноразового пользования, — сказала Лена, — вроде памперса.
В хорошем расположении духа Татьяна часто их дразнила: подруги ей довод — она в ответ цитату из классика:
— Кого ж любить? Кому же верить?Кто не изменит нам один?Кто все дела, все речи меритУслужливо на наш аршин?Кто клеветы про нас не сеет?Кто нас заботливо лелеет?Кому порок наш не беда?Кто не наскучит никогда?
— Твоя примороженная Татьяна Ларина, — в сердцах воскликнула Ольга, — тебе идеологически жизнь испортила. Тоже мне светлый идеал в малиновом берете. Да здравствует семейная жизнь без оргазмов!
— Увы, Татьяна увядает;Бледнеет, гаснет и молчит!Ничто ее не занимает,Ее души не шевелит.
— Вот дура!
— Один какой-то шут печальныйЕе находит идеальной.
— Именно, что только шут тебя находит идеальной, — противоречили себе подруги.
— Но грустно думать, что напрасноБыла нам молодость дана,Что изменяли ей всечасно,Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,Что наши свежие мечтаньяИстлели быстрой чередой,Как листья осенью гнилой.
Последнюю строчку Татьяна договаривала, увертываясь от диванных подушек, которыми принялись швырять в нее подруги.
Маришка и Павлик прибежали на шум. Мама, тетя Оля и тетя Лена, растрепанные и хохочущие, дубасили друг друга подушками. Дети переглянулись: дамы впали в детство.
Позже, когда пили чай, Ольга подвела итог Татьяниным страданиям:
— Все нормально. Между прочим, мой знакомый психоаналитик говорит, что самый лучший вариант, когда из нервного потрясения человек выходит сам.
— На тот свет, — вставила Лена.
Она отличалась умением изредка бросить фразу не в бровь, не в глаз, а точно в переносицу.
* * *В доме установился порядок. Дети вновь обрели заботливую маму, вкусные обеды и чистую одежду. Теперь они уходили в институт, не опасаясь, что Татьяна выкинет какой-нибудь фокус, не звонили каждый час, справляясь о ее настроении, и могли восстановить прежний образ жизни: дом — это место для сна и смены костюма, основная деятельность — вне его.
Татьяна вернулась к своим забавам — веселым картинкам. Рисовала домики. У нее плохо получались детали, вернее, слишком традиционно. Стала отрабатывать архитектурную «фурнитуру». Наличники, двери, окна, рамы, балясины, карнизы, балконы — альбом за альбомом, лист за листом.
Когда-то оригинальная пуговица могла дать толчок к модели платья или вязаной кофточке, теперь крыша в стиле японской пагоды рождала домик с восточными мотивами. Строению необходимо соответствующее окружение — сад камней, карликовые деревья — и внутреннее убранство — циновки, китайские фонарики, низкие столики.
На один проект уходил столистовый альбом. Общий вид с четырех сторон. Ландшафт. Внутренний дизайн помещений. Крупный вид отдельных деталей — рисунок каминной решетки, оконной рамы, винтовой лестницы или декоративных стропил. Часто листов не хватало, чтобы уместить все подробности. Пустых страниц Татьяна никогда не оставляла. Это были ее книжки, а книжки не выходят с чистыми листами.
