Елена Лагутина - Солнце ближе
— Скажи мне номер. Я запомню.
Вика усмехнулась — даже записывать не собирается! Она почувствовала злость, поднимающуюся в глубине души, — черт знает что такое! Попытавшись взять себя в руки, она тихо проговорила номер. Александр повторил его и кивнул.
— Я тебе позвоню. Завтра, — пообещал он и, наградив ее на прощание немного грустной улыбкой, поднялся со своего места. Вика послала ему вслед тысячу проклятий и дала себе слово, что никогда в жизни не станет его вспоминать.
Привычное, ласковое, немного шершавое тепло старого пледа. Вика так любила его и всегда воспринимала как символ покоя и дома. Нырнув под плед, она обвела глазами комнату и снова столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами длинной плюшевой пантеры, развалившейся в кресле.
— Ну, иди сюда, — она протянула руку, — иди. Что ты все время так смотришь? Как будто я тебя обидела…
Она обняла одной рукой мягкую плюшевую талию и закрыла глаза. Сон долго не приходил. Снова и снова она перебирала в памяти подробности странного знакомства, снова вспоминала чудесный старый джаз и думала о себе, о своей жизни и о Павлике, с которым так безуспешно решила порвать накануне. Конечно, не все было потеряно, и Вика, собственно, могла решиться на этот разрыв, не имея тыла. И все же что-то мешало…
Телефон звонил не смолкая. Шесть или семь звонков. Сонная, размякшая от тепла, Вика с раздражением пыталась для чего-то их сосчитать. И вдруг она подскочила, как будто оборвалась невидимая пружина, приковывающая ее к кровати. Через пару секунд телефонная трубка была у нее в руках — но на том конце уже пошли короткие отрывистые гудки…
Она с шумом выдохнула воздух и, прищурившись от яркого света, бившего в окно, посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Интересно, кто бы это мог быть? В принципе это мог быть кто угодно. Это могла быть мама, она вчера не звонила. С тех пор как Вика начала жить отдельно от родителей — в квартире, которую они купили для нее, вернувшись из-за границы, — мама звонила почти каждый день. Это могла быть Ленка, которой снова понадобилась Вика для того, чтобы излить нахлынувшие чувства. Это мог быть Павлик… Вика поморщилась. Скорее всего это он и был.
Снова положив трубку на аппарат, она еще некоторое время стояла возле телефона в ожидании. Но он больше не собирался звонить. Выругавшись про себя, Вика лениво поплелась в ванную.
В зеркале отражалась привычная картина: заспанная физиономия, слегка припухшие веки, взъерошенные волосы. Вика приблизила лицо вплотную и, нахмурившись, придирчиво оглядела мелкую сеточку вокруг глаз и две достаточно глубоких бороздки на лбу. Ох уж эта сеточка морщин! А что же с ней будет в тридцать пять лет, если в двадцать восемь ей уже страшно на себя смотреть? Вот она, старость, и ничего с этим не поделаешь, никуда не денешься. Только цвет лица по утрам просто замечательный. Кожа ровная, матовая, словно фарфор. И все равно надо бросать курить.
Каждое утро начиналось одинаково — с привычных рассуждений о том, что молодость уходит и нужно бросать курить. Кофе и утренняя сигарета — только после этого Вика начинала свой день и только после этого чувствовала себя человеком. Пантера снова вальяжно развалилась в кресле, Вика уселась напротив с книжкой в руках.
Через некоторое время она поймала себя на мысли, что читает по диагонали. Такое случалось с Викой очень редко — нахмурив брови, она с пристрастием попыталась выяснить у себя, в чем, собственно, дело. Неужели снова — прошлое?
Но прошлое было здесь ни при чем. Прошлое давило вчера, позавчера, но не сегодня. Сегодня — она наконец это поняла — внутри ее свербело чувство досады. Она как будто нашла на дороге крупную денежную купюру и через некоторое время ее потеряла. Все-таки странный, непонятный человек встретился ей вчера. Возможно, она ему сначала понравилась, а потом разонравилась — какая-то фраза, или взгляд, или что-то еще было тому виной. А телефон спросил просто из вежливости… Да какая, в конце концов, разница!
Вика решила больше об этом не думать, и у нее это прекрасно получилось. До обеда она читала, потом лениво собралась, прошлась по парку, заглянула в маленький магазинчик, купила шелковые чулки, носовой платок, отделанный тонкими кремовыми кружевами, и журнал по интерьеру. В обнимку с пантерой она снова валялась на диване до пяти часов, прочла журнал от корки до корки и сделала вывод, что он совсем неинтересный и абсолютно для нее бесполезный. Потом разогрела в микроволновке пиццу и съела большой кусок, запивая пивом. Пиво всегда было в холодильнике — Павлик очень любил расслабиться после напряженного трудового дня, и Вика сама незаметно для себя пристрастилась к этому напитку, хотя раньше испытывала к нему полнейшее равнодушие.
В половине шестого снова зазвонил телефон — мама традиционно интересовалась, все ли у Вики в порядке, и уговаривала зайти на пирожки. Только Вика повесила трубку, как телефон снова ожил, будто воспротивившись покою. На этот раз звонила Ленка. После сводки новостей на ее личном фронте — там, кстати, было без перемен — Вика включила телевизор, собираясь посмотреть очередную серию отечественного сериала, который ненавидела всей душой. Актеры играли безобразно, махали руками и кричали абсолютно не по делу, а там, где надо, никаких эмоций не обнаруживали. Но Вика все же смотрела этот сериал. Для того чтобы узнать, чем он закончится. И еще потому, что ей больше нечем было заняться.
Ничего нового в жизни героев не произошло. Вика с раздражением выключила телевизор, выкурила сигарету, снова налила себе пива и развернула газету с объявлениями о работе.
Это была патология — она с таким пристрастием каждую неделю просматривала эту газету, словно и правда собиралась подыскать себе работу. Требовались все те же энергичные и коммуникабельные люди, к числу которых Вика не могла отнести себя даже с большой натяжкой. Она считала себя скорее ленивой и необщительной. Она жила словно под панцирем — как улитка, лишь изредка и робко выглядывая на свет. Только в те моменты, когда вставало солнце.
Привычка встречать рассвет — наверное, единственное из того, что осталось от той Вики, которая была раньше. Хотя теперь она редко вставала с постели раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра. Но иногда скрытая сила какого-то внутреннего толчка, словно разряд электрического тока, пущенного по телу, заставляла ее открывать глаза и подниматься с постели рано утром. Подниматься и, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу, зачарованно следить, как розовеет небо.
«Ну же, солнце-солнышко, — шептала она, совершенно серьезно обращаясь к небесному светилу, — иди сюда. Иди — ближе». В такие моменты она была полностью неподвижна, она почти не дышала, всецело сосредоточившись на ускользающем видении, думая только об одном — такого рассвета не было никогда и никогда не будет… Вика очень любила солнце, испытывая к нему странное, древнее, какое-то языческое чувство преклонения. В те минуты, когда ей было очень плохо, она, как и все люди на земле, молилась Богу — но в его образе невольно представляла себе сверкающий оранжевый шар.
