Под кожей (СИ) - Мария Летова

— У нее все хорошо.

— Я рад. После зимы — весна, помнишь ведь?

— И после заката — рассвет, — киваю я.

— Именно. Ты все сама знаешь, родная. Все будет хорошо, а если не все хорошо, значит, это еще не конец.

Улыбнувшись, я смотрю на него.

Он тоже улыбается, отпивая чай.

— Спасибо, — благодарю я отца. — Теперь я спокойна.

— Не за что. Я кое-что в жизни понимаю.

Мы болтаем о глупостях все время, пока едим. Я бы могла сказать, что благодаря этому в моей голове хоть на минуту стало пусто, но, к сожалению, нет.

Я наполнена невесомой тревогой, фейерверками под кожей. Тело слушается, но все равно живет своей жизнью. Ноет от тяжести в мышцах, но эта тяжесть восхитительно приятная. Она мой секрет, как и то, что две ночи я провела не дома.

Я вернулась домой в восемь утра, и да, я осталась на ночь у Алиева.

Как выяснилось, нам не сложно делить постель, даже когда близость превращается в состязание. В настоящую битву. Близости острее в моей жизни не было. Такой раскрепощенной, бесстыжей… никогда.

Даже колючее облако, которым над нами повисла поднятая мной тема, не помешало упрямо узнавать друг друга до чертовых бесстыжих мелочей. Теперь я знаю, что для этого и слова не нужны, вполне хватит междометий, об остальном расскажет тело.

Есть ли у этой страсти предел, я не в курсе. Возможно, он даже ближе, чем кажется, ведь теперь я наверняка знаю, что мужская гордость — противник гораздо более сильный, чем расстояние и время.

То, что мне нужно… то, что я озвучила, — это не требование. Не ультиматум! Это залог будущего, в котором и я, и моя дочь не будем чувствовать себя как между молотом и наковальней.

Это… попытка понять, на что готов мужчина, произнося невообразимо будоражащие слова.

«Может быть, я хочу, чтобы ты была моей…»

По крайней мере, он был готов не скупиться на средства, когда двигался к цели.

В моей сумке — ключи от его дома.

Залог того, что я туда вернусь, ведь голод у нас обоюдный, и, пока эти отношения остаются нашим секретом, думать даже на неделю вперед у меня нет резервов.

Я угощаю папу фисташковым рафом, попросив Ильдара нарисовать на нем елку, сама же допиваю чай из чайника. Моему телу достаточно бодрости, залив в себя стакан кофе, я, наверное, просто на миллион осколков разлечусь.

Быстро убрав за нами со стола, сама везу отца домой — свою машину он не брал.

Вся наша семья, так или иначе, готовится к предстоящей свадьбе. Папа смешит меня тем, что подумывает закрасить седину, я заверяю, что она у него максимально благородная.

По улице родительского дома уже прошелся грейдер, расчистил дорогу, но мы все равно слегка вязнем, хоть теперь я и обеспечена шипами.

За воротами, посреди двора, как попало брошена машина Киры. Я знаю, что сестра уезжала в Москву на выходные вместе с Мухтаровым, так что не ожидала такой встречи. Папа, кажется, тоже.

Отстегивая ремень, он коротко замечает:

— Интересно…

Глава 47

Мы заходим в дом через парадную дверь.

В воздухе витает аромат любимых духов моей сестры, на банкетку брошена ее шуба и брендовая сумка, которую Кира привезла из их с Адамом первой совместной поездки в Европу.

Я расстегиваю куртку, глядя на папу. Мы смотрим друг на друга вопросительно, потому что из кухни доносятся голоса.

— Я прошу тебя успокоиться…

— А я не хочу успокаиваться!

— Кира…

Тональность этих обрывочных фраз слишком эмоциональная, поэтому я прохожу вперед, даже не разуваясь. Папа следует за мной, стук его ботинок по полу указывает на то, что он поступил так же.

Кира убирает от себя мамины руки, стоя посреди кухни.

— Сядь… — просит ее мама.

— Не хочу!

В глазах моей сестры слезы. Я вижу их, когда она поворачивает голову, заметив движение.

Она одета небрежно — в белую водолазку и спортивные штаны. Нечесаные с утра волосы разбросаны по плечам…

В противовес моей растерянности в ее глазах вспыхивает злость.

— Ну надо же! — восклицает она с надтреснутым смехом. — Неужели сама любимая дочь пожаловала?! Хорошо развлеклась?! Мы тебя заждались!

— Что тут происходит? — Я кошусь на мать.

На ее лице тревога. Настоящая буря, которой я не видела даже в тот день, когда сообщила о своем разводе. К Кире у мамы всегда было более покровительственное отношение, ведь она младшая. Они проводили вместе гораздо больше времени, даже в подростковом возрасте сестры.

— Ничего особенного! — рычит Кира. — Мы просто чай пьем!

Меня толкает невидимой волной, ведь, как по мановению волшебной палочки, выражение злости и желчи на лице сестры сменяется потерянностью. Ее голос вдруг становится хриплым шепотом, и она обращается к маме, выдавив:

— Пусть она уйдет…

Ураганом Кира срывается с места и протискивается мимо нас с папой в коридор. Мы смотрим ей вслед шокированно. Звуки ее шагов обрывает хлопок двери, от которого вздрагивает весь дом.

— Мы что-то пропустили? — подает папа голос.

Мать тяжело опускается на стул, говоря:

— Адам… отменил свадьбу…

— Что значит «отменил»? — удивляюсь я, повысив голос почти до крика.

Я ожидала от их союза чего угодно, но не этого. Не отмены мероприятия накануне торжества! Это слишком даже для обычной свадьбы, не говоря уже о той, на которую приглашено двести пятьдесят гостей!

— Это что-то на иностранном… — в растерянности иронизирует папа. — Ничего не понимаю…

Я разворачиваюсь на месте в состоянии транса. Ведь я тоже ни черта не понимаю. Не понимаю, что со всем этим делать!

Дверь в комнату заперта. Это кабинет отца. Подергав ручку, я стучу.

— Кира… — зову сестру хрипло.

В ответ получаю тишину, поэтому стучу снова.

— Открой… мы со всем разберемся…

— Ты не поняла?! — раздается гневный дрожащий голос с той стороны. — Не хочу тебя видеть! Ты можешь исчезнуть?! Просто исчезни! Просто испарись! Что непонятного?! Не хочу тебя видеть! Не. Хочу. Тебя. Видеть!

Я вздрагиваю, ведь она кричит. По-настоящему. Пропуская мои и без того раскаленные нервы через мясорубку.

— Я хочу тебе добра… — говорю я, пялясь на дверь.

— Да! Ты же долбаная мать Тереза!

— Карина… — На плечи ложатся руки матери. Цепкие, давящие! — Сделай, как она хочет… уйди сейчас… так лучше будет…

В ее голосе нет мягкости, только жесткое указание.

Я не виню ее за жесткость, ведь она, кажется, в не меньшем шоке, чем я сама, но это… все это задевает меня до самого нутра. И голос — мой голос —