Плыви ко мне - Элл Нокс
— И что она скажет, когда я расскажу ей, что был профессиональным пловцом? А? Все думали, что я поеду на сраные Олимпийские игры, пока не сломал ногу и не порвал все связки в том несчастном случае, а потом мои страдания целую неделю были на первых страницах газет. Ты думаешь, мне надо было прямо там и тогда засадить нож еще глубже и вывалить это все на нее? Делайла бы убежала к чертям, и я бы ее не винил.
Хадсон пару секунд смотрит на меня, а потом кивает.
— Да, может, и не стоило тогда. Но тебе придется ей рассказать, если все продолжит становиться серьезным.
Я делаю глубокий вдох, грудь сжимается, становится невыносимо неудобно. Я начинаю слишком много думать, а это совсем на меня не похоже.
— Знаю. Думаю, я пойду поплаваю, проветрю голову.
Я уже наполовину вышел за дверь, когда он крикнул мне вслед:
— Если я не проснусь к твоему возвращению, возьми с собой на работу оставшуюся лапшу.
— Спасибо.
Хадсон действительно спит, когда я возвращаюсь, волосы все еще мокрые, мышцы ноют, но голова уже на месте. Я расскажу Делайле, когда почувствую, что момент будет подходящим. До тех пор… да кому я вообще интересен сейчас? Всем давно пофиг, что происходит в моей жизни, и, надеюсь, таблоиды тоже забили. Последний раз меня фотографировали, когда я зашел в кофейню на прошлое Рождество.
Забравшись в постель, я игнорирую желание написать Делайле. Не потому, что не хочу с ней говорить, а потому что не хочу давить на нее. Вместо этого я беру в руки вторую книгу из серии "Почему выбирать?", которую она мне одолжила.
С трудом осиливаю две главы, потом откидываю теплое одеяло и, поддавшись внутреннему порыву, иду по коридору к двери в конце. Желание зайти в ту комнату слишком сильное, чтобы его игнорировать.
Сев на край кровати, я поднимаю глаза на стену. Бронзовые, серебряные и золотые блестящие трофеи и медали с моим именем сверкают в ответ. В груди тяжелеет от осознания того, что я переспал с Делайлой, не сказав ей, кем на самом деле был.
Но как я могу…
Каждая капля моей крови, пота, каждая пролитая слеза, каждая ноющая мышца или судорога в ноге — все это аккуратно спрятано в этой комнате, как в странном храме, от которого я не готов отказаться.
Вся моя карьера в плавании уместилась в этом небольшом пространстве.
Когда-то казалось, что это и есть вся моя жизнь.
Я провожу пальцами по краю золотого кубка, металл холодный и гладкий. Мне было одиннадцать, когда я выиграл свое первое золото. Слово «восторг» даже близко не передает тех ощущений. Я до сих пор помню, как мама крепко обнимала меня за шею, как Блейк, весь мокрый, налетел на меня. Он тоже соревновался, но не занял призовое место. Ему было плевать, он был рад праздновать мою победу вместе со мной.
Моя семья всегда была рядом и во время поражений тоже.
Летом, когда мне исполнился двадцать один, молодой и наивный, я согласился на приглашение провести неделю в лыжном шале на севере Франции. Пока мои друзья тусили, пили и нюхали белые дорожки, свернутые в трубочки из бумажных купюр, я отказывался от каждой попытки уговорить меня присоединиться. Я уже тогда был довольно известным спортсменом, участвовал в Играх Содружества и мечтал попасть на Олимпиаду. Ничто, даже самое малейшее искушение, не могло заставить меня поставить это под угрозу.
Вместо этого я проводил время на склонах, отрабатывая прыжки и развороты, пока мягкий снег разлетался за моей спиной. Адреналин от спусков по склону гнал меня куда быстрее, чем могли бы напитки в шале.
Я много раз катался на подъемнике, поэтому в то яркое утро вторника я даже не задумался, когда запрыгнул на него один и поправил свои очки, когда мы начали взлетать.
Жизнь изменилась за одну долю секунды.
Сначала мы медленно двигались вперед, а потом нас начало нести назад с бешеной скоростью, врезая подъемные кресла друг в друга. К счастью, большинство из них были пустыми — назовем это удачей. Но все равно нас, несколько человек, просто зажало, и единственным выходом было прыгать, чтобы нас не раздавило.
Я не помню, с какой высоты прыгнул, мозг просто включил режим выживания, но я точно помню острую боль, которая мгновенно пронзила левую голень, когда я врезался в твердую землю.
Чёрный лёд закрутил меня, одна из лыж тяжело врезалась в ногу прямо по ботинку, а другая ударила по голове. Меня всё ещё несло по склону, в полной дезориентации, и вдруг стало жутко тошно. Я закрыл глаза.
Когда я открыл их снова, передо мной была стерильная больничная палата. Мама сидела в кресле рядом с кроватью, сжимая мои пальцы так сильно, что я уже почти не чувствовал их.
— Воды, — прохрипел я, сделал пару глотков, и снова погрузился в мягкое облако сна, а мамина обеспокоенная мордашка стала последним, что отпечаталось в моей голове.
Три дня я был то в сознании, то нет, иногда ясный, иногда в полной отключке.
Когда я окончательно пришел в себя, то услышал самые хреновые новости в своей жизни.
— У тебя перелом большинства костей стопы и разрыв связок в левой голени, — объяснил врач, держа в руках свой клипборд.
— Мои тренировки…
— Если повезет, ты сможешь снова плавать, — сказал он, пытаясь успокоить меня, — при правильной реабилитации. Но вот насчет соревнований я не уверен.
Отец крепко сжал мое плечо, пока я ревел так, что дышать не мог. Он уверял меня, что все будет хорошо, как бы там ни было. Но я плавал с четырех лет, я не знал другой жизни… и моя мечта…
— Это все еще возможно, Г, — повторял Блейк, его глаза были красными, как и мои. Он знал, как сильно я этого хотел. Я пахал, как проклятый.
Я цеплялся за эту надежду, пока прорывался через кошмарные сеансы физиотерапии. Это было больно, неприятно, все то, что я не хотел делать. Я хотел, блядь, плавать; это держало меня в здравом
