Залив девочек - Александра Нарин
– Неужели это вы? – спрашивали многие о моем портрете.
Неужели это я – девушка с пышной грудью, без волос, обдуваемая теплым ветром?
* * *
В один из вечеров, когда я уже собиралась просить сторожа закрывать залы, на выставке появился мой будущий муж. От него пахло арабскими духами и благополучием, а великолепные часы на запястье затмевали наши картины. Имя его было вышито тонкими узорными буквами на манжете. Расстегнутый воротничок рубашки прошит лентой. Людей уже не было, и я все хорошо рассмотрела. Я всегда замечаю детали.
– Люблю Махабали, – сказал он задумчиво у моей картины. – Прекрасная работа, не скучная, по крайней мере. Хорошая выставка для человека, который немного понимает в искусстве: в ней есть сюжет. Простые люди устали от абстракций. Знаете, от всех этих цепей, подошв от ботинок, фотографий голых мужиков.
Я засмеялась.
– В последнем павильоне у нас как раз современное абстрактное искусство: работа с материалом. – Там висело наше панно во всю стену, которое мы клеили несколько месяцев.
– Хорошо, что не в первом, – сказал он.
Он долго бродил туда-сюда по залам, смотрел, будто выискивал что-то, заглядывал за картины, словно пытаясь найти нечто вроде моей спрятанной «Китайской эротики» между холстом и стеной.
Возле моего портрета на пляже он усмехнулся:
– А это кто нарисовал?
Я сказала.
– Этот Климентин явно на вас глаз положил, – и он окинул меня взглядом с ног до головы. Я подумала, что так смотрят на проституток, выбирая. – Климентин Раджи христианин?
– Простите, сэр, мы скоро закрываемся, – сказала я нежно. Мне стало смешно из-за того, как он неправильно называет имя моего любимого.
Он не слушал, продолжал кружить по залу, заглядывая в переходы на другие галереи.
– Вы закрываетесь? – наконец откликнулся он. – Тогда я могу вас подвезти домой, не подумайте только ничего такого. Я хочу купить картину, может, даже две или четыре, а может, и все. Украсить ими коридор, как вам идея?
Редко кто покупает картины молодых художников. Точнее, их не покупают. После закрытия выставки работы складируют в студии или по домам. Если бы он купил мою картину! Даже если картину кого-то из ребят, это был бы успех.
– Мы можем выпить чаю? – спросил он.
Я согласилась с надеждой на какую-то зыбкую помощь. На углу была чайная, где мы с ребятами обедали, стоя за высоким узким столиком среди пара и гула голосов, наблюдая улицу через мутное окно. В том же здании находился ресторан, где сладости кружились на электрических подносах, а на каждом столе с белой скатертью стояли сверкающие графины. Мы пошли в этот ресторан. В нем свободной оказалась только кабинка для мусульманок.
Он заказывал еду, листал меню проворными маленькими пальцами.
– Вы догадались уже, что я из департамента соцзащиты? Помогаю нашим полицейским. Я хотел бы спросить кое-что про девочку, пропавшую девочку, убитую.
– Про девочку? Я не знаю ничего.
Внутри хлынул ливень безнадежности, от которой кое-как спасала меня выставка. Климент Радж уезжал, денег на приют у нас не осталось. Я думала, этот человек купит картины, а он пришел совсем за другим. Я расплакалась в этой мусульманской кабинке, чего не сделала бы никогда в открытом зале. Я не плакала громко, просто из глаз покатились гигантские слезы.
– Чего ты плачешь? – сказал этот старый и некрасивый человек без волос с черной бородой, в которой прорастали седые клочья. – Чего ты плачешь? Король солнца с тобой.
Васундхара
Итак, я поставила мешок с вещами у входа и вернулась в кладовку. Я принялась искать, передвигать кульки и банки. Потревоженные мотыльки заметались от стены к стене. С тех пор как мой муж приказал установить электрическую плиту, мы не пользовались керосином. Но я знала, что у нас оставалось еще две канистры с того времени. Я нашла их в нише за мешком дала.
Я вытащила первую и пошла на второй этаж. В спальне я полила керосин на кровать, и темные пятна напомнили мне кровь, что лилась из меня, как льются из гор водопады.
– Васундхара, иди наверх, ложись, кури-мар пришел, – мой муж нарочно называл этого человека по-пенджабски, чтобы не говорить прямо «убийца девочек».
В старые времена на севере кури-мар приходил уже к живым дочерям, передавал служанке корень свинчатки или молоко с мышьяком. Там, на севере, целые богатые кланы не имели наследниц. Они хранили свое богатство и не желали, чтоб оно разошлось по клочкам вместе с приданым; северу нужны были сильные воины. Когда христианские миссионеры писали об этом письма, то нередко получали ответы о том, что такое было и в Европе, и в этом нет вины определенной религии, только власти и денег.
Мой муж подталкивал меня наверх и приговаривал:
– Как же достигнуть мокши[52] без сыновей? Кто будет молиться о нас после зажжения погребального костра? Кто свяжет нам пальцы ног и положит в рот семена кунжута? Кто выпустит наш дух, разве женщина способна разбить череп? Ее даже не впустят на гхат[53]. Как мы возродимся?
Я боялась только одного – возродиться и снова увидеть этого безумца с его книгами и глазами из толстого стекла – двух ампул с отравой.
* * *
Кури-мар приходил ночью. Всегда было одно: в полдень мы шли на обследование в подворотню, потом возвращались. Мой муж звонил по телефону. Я знала – ночью жди беды.
Первый раз я была еще молодой, послушалась моего мужа, меня учили слушать. Потом мне некуда было идти. У меня никого не было на земле. Дом моего детства стоял с чужими занавесками, не нашими растениями у стен и новыми кошками на террасе. Мои родители обратились в дым и пепел на гхате возле озера Готтирег. У меня не осталось ничего на свете, кроме сари, что мама собирала к свадьбе, начиная со дня моего рождения, и сережек, что мы покупали на рынке Маллешварама.
В другой раз я вновь послушала мужа от страха перед ним. Третий раз я возразила, и он бил меня до тех пор, пока я не потеряла сознание. Четвертый раз он пообещал, что это не повторится, что осталось потерпеть немного, и будет мальчик. В пятый раз я убежала в
