Поцелуев мост - Наталия Романова
Думала я в тот момент не слишком хорошо, хотя, если верить бабушке и фактам, я всегда была не слишком сообразительной, и потому заглянула в приоткрытую дверь, а после зашла вся. Целиком. Всем тощим телом, включая бестолковую голову.
В прихожей слышались голоса — женский и мужской.
Сначала я решила, что Федоса, но нет, не его. Голос был мне знаком, но быстро вспомнить обладателя не получилось. Отвечала смутно знакомому тембру мама. И я пошла на слышащийся диалог, как мышь на запах сы-ы-ыра.
— Что ты от меня хочешь? — говорил мужчина.
— Как это что? — взвилась мама. — Как что? Заставь своего сына держать ответ!
— Не должен он ничего держать.
— Научи Фёдора ответственности, Толя!
— Не стану я ничему его учить. Взрослый, как-нибудь проживёт без моих советов и учений. Что-то ты свою дочь не научила ответственности, а я, значит, должен?
— Какой ответственности ещё? — почти завизжала мама.
— Такой, что это твоя дочка беременная, а не мой сын. Ясно тебе? Девчонки головой думать должны, а не тем, что чешется, да так, что соображать перестают. А парню о чём думать, ведь не ему рожать.
— Ах, да, и как я забыла?! Наше дело не рожать: сунул, вынул — и бежать. Так ты, кажется, говорил?
— Говорил и сейчас говорю. Сама забеременела, пусть сама и воспитывает. Федьке этот хомут на шею вешать не позволю. Так и знай! Придумали, умные, посмотрите на них! Потом поминай как звали, сиди по самые уши с орущим младенцем. Сказал — не хочет детей, значит, не хочет. Сами разбирайтесь.
— Мы на алименты подадим, так и знай! Всё до последней копейки заплатит, ещё и должен останется.
— На алименты, если дитё его, подавайте, дело ваше, что по закону положено, то и будет платить, а ярмо не шею вешать не смейте. Бабское дело детей поднимать, мужику же мучение одно с ребёнком. Если бы мужик был заточен в няньках-мамках сидеть, природа бы позаботилась, чтоб мы детей без вас рожали, а если рожаете вы, то и забота ваша.
— Тёмный ты человек, Толя!
— Может и тёмный, зато не хитросделанный, как ты.
— Это где же я хитросделанная?
— Везде! Сначала меня хотела охмурить, на хребет сесть и ножки свесить, теперь дочку свою науськала. Ты тогда хитро всё придумала, любо-дорого смотреть, только не на того нарвалась. Учёный я, Татьяна, такая же хитрожопая, как ты, на всю жизнь научила.
— И что же я такого придумала-то, а? — взвилась мама, я едва уши не зажала, настолько высокий получился звук.
— То! Третьего родим, совместного, разменяемся, за три комнаты с доплатой двушку возьмём, поженимся, жить начнём по-людски, не хуже других — твои слова или Пушкина? Беременность выдумала. За дурака меня держала? Не вышло!
— И хорошо, что выдумала, что проверила тебя, урода несчастного, иначе растила бы второго одна, а я не трёхжильная.
— Я тоже не трёхжильный, — огрызнулся дядя Толя. — Мне одного сына за глаза и за уши хватало, то в школу вызывают, то в милицию, то свою башку разобьёт, то чужую.
— Воспитывать надо было ребёнка, время уделять, внимание, в кружки водить, кормить нормально, не бить почём зря, как минимум, и не стал бы он чужие головы бить!
— Много воспитывала, чудо-воспитательница? — гоготнул дядя Толя. — С Илвой с утра до ночи мать твоя занималась.
— И Федей бы занималась, между прочим, если бы…
— Сам вырос, без вашей помощи! — гаркнул в ответ мамин собеседник, пока я тихо отходила в сторону входной двери, пытаясь переварить полученную информацию. — Мне ваша женская помощь вот где сидит, как одна помогла тридцать один год назад, с тех пор и сидит. Ясно тебе?
— Да пошёл ты! — ответила мама, а я в это время выскочила за дверь.
Недолго думая, я выскочила туда, куда неслась сломя голову с того самого момента, как Федос показал мне это волшебное место — крышу. Проскочила чердак, быстро отыскав в потайном месте ключи, и выбралась на студёный северо-западный ветер.
Глава 18
На крыше меня ждал сюрприз. Ну, как сюрприз. Ещё пару дней назад я была бы в восторге от того, что вижу: надвигающийся закат, окрасивший стены домов во всевозможные оттенки охры, пронзающие серое небо оранжевые лучи солнца, которые отражались в кучевых облаках.
Расстилалась настолько восхитительная картина, что на несколько минут я забыла всё, что произошло со мной, перестала думать о том, что должно произойти. Всё, что я ощущала — желание написать всё, что вижу. Акварелью, именно акварелью, и никак иначе. Никакая другая техника не ложилась на то, что открывалось моему взору.
Разве могли существовать проблемы, волнения, переживания, когда Питерские крыши окутывало бледно-оранжевое солнце, а в лицо бил холодный ветер?
— Конфета, отойди от края, — неожиданно услышала я.
Вот это и было сюрпризом.
В это же мгновение тёплая рука Федоса обхватило моё запястье и потянула ближе к стене соседнего дома, вплотную примыкающего к нашему — небольшая приставная лестница, которую прятали местные, и ты на вершине если не мира, то мироздания.
Взираешь на Конногвардейский бульвар и отливающий всеми оттенками золота купол Исаакиевского собора. И, словно этого мало, можно было увидеть извилистую Мойку и тот самый мост, Поцелуев.
— Я не собиралась прыгать с крыши, — фыркнула я, силясь изо всех сил изобразить воительницу Амазонок — сильную и независимую.
Получалось у меня плохо, голос предательски дрожал, а взгляд метался по лицу Федоса, такого родного, такого настоящего, настолько моего, личного, что становилось невыносимо больно. Эта боль растекалась по венам, как темнота подкрадывалась к нашему убежищу, побеждая последние всплески солнца. Но за попытку я поставила себе твёрдую и уверенную пятёрку. В кои-то веки!
— Что там, внизу? — неожиданно для меня спросил Федос, скосив глаза на выход на крышу с чердака — полукруглое окошко, обычно закрытое, ключи были у управдома и Федора Анатольевича, как доверенного лица.
Доверенное лицо, называется, да ему кошку доверить нельзя, а тут ключи!
Стало сильно обидно.
