С любовью, Рома (СИ) - Евстигнеева Алиса

Нам было страшно, он дрожал, а я… а я вовсе была на грани обморока, но каждое мгновение, проведённое в этом поцелуе, с чувством отзывалось в каждой клеточке моей души. И хотелось лишь одного — чтобы наш поцелуй не заканчивался никогда. Но физиология взяла своё, и мы оба начали задыхаться. 

Чернов оторвался от меня так же резко, как и коснулся. 

Оба выглядели ошарашенными. Казалось, что даже волосы на голове дыбом встали.

— А мне понравилось, — невпопад выдала я, а он улыбнулся, неожиданно заключив меня в объятия. И реветь мне на этот раз совсем не хотелось.

Рома легко засмеялся и хрипловато заметил:

— Мне тоже.

Уходил он также через окно. 

Неловкость буквально сквозила между нами: я смущённо переступала с ноги на ногу, а он прятал глаза. При этом оба понимали, что больше никогда и ничто не будет как прежде.

***

Мы не встречались. Но мы абсолютно точно были вместе, только до конца не осознавали, в качестве кого. Внешне практически ничего не изменилось: мы не ходили по школе, держась за руки (Рома бы скорее руку себе отгрыз), не целовались, шкерясь по углам, не смотрели друг на друга влюблёнными глазами. Мы просто были: сидели за одной партой, разговаривали, молчали, временами вместе делали уроки и занимались прочей подростковой фигнёй, вписывающейся в общепринятые рамки приличия. 

Наверное, всё дело было в том, что на тот момент и Рома, и я, несмотря на все жизненные перипетии, по большей части являлись всего лишь детьми, которые пытались казаться взрослыми. В то время как наши сверстники познавали алкоголь, курительные смеси, вейпы, сигареты и прочие прелести подросткового бунта, мы с Черновым предпочитали попросту держаться рядом, ведь вместе было не так… одиноко.  А может быть, мы слишком хорошо понимали друг друга на каком-то интуитивном уровне и опасались поднимать всё то, что хранилось в потёмках наших душ.  

К тому же для этого нужно было время, а его  катастрофически не хватало — Рома почти всё время пропадал с братьями и отцом на новой квартире, занимаясь ремонтом. Александр Дмитриевич не терял надежды однажды вновь завоевать жену. Что думали остальные по этому поводу, оставалось тайной, один лишь Ромка без устали ворчал, жалуясь на эксплуатацию несовершеннолетних. С его патологической тягой к чистоте и комфорту он тяжело переносил ремонтный хаос — вечную пыль, запах краски, горы строительного мусора. Однако жаловался он на всё это с таким упоением, что становилось ясно: радость от присутствия отца в его жизни перевешивала всё остальное.

— Ты по нему скучал, — однажды озвучила я очевидное.

— Ну это же папа, — немного подумав, пожал плечами Чернов, как если бы озвучил самую очевидную вещь в мире.

Для меня это было непостижимо. Вернее, на уровне мозгов я его прекрасно понимала. К тому же мы говорили не о каком-то абстрактном папе, а о самом Александре Дмитриевиче, на которого я смотрела едва ли не с открытым ртом. Но в глубине души я Роману завидовала. Своего отца я не знала даже примерно. Мама умела хранить свои тайны, а бабушка лишь отмахивалась от  робких вопросов, задаваемых мной в детстве. А с возрастом я и вовсе пришла к неловкой догадке, что, возможно, мама попросту сама не знала, от кого родила. И это стало ещё одним поводом стыдиться своей жизни.

А вот Ромке достался Отец с большой буквы, который был готов вывернуться наизнанку, лишь бы его дети были счастливы. Единственной, кто мог составить ему конкуренцию на этом поприще, была Александра Сергеевна. К слову, найти общий язык с ней для меня оказалось в разы сложнее. И причиной тому было моё упорное нежелание принимать помощь.

А выглядело это примерно так:

— Сонь, — позвала она меня однажды после уроков, когда я схватила очередную пару по английскому. И в этом не было ничьей вины, кроме моей, не мог же Рома вечно за меня всё решать. К тому же провести его мать было не так легко, как Инночку, поскольку ей было не всё равно. — Мне жаль, но твои знания по английскому… заметно западают.

— Угу, — согласилась, разглядывая носки своих кроссовок.

— Я бы хотела… — здесь она запнулась, немного смутившись, — предложить свою помощь. Мы могли бы немного позаниматься с тобой дополнительно, чтобы подтянуть хвосты.

От созерцания собственной обуви всё-таки пришлось отвлечься. Её сын тоже порывался учить со мной английский, но в последнее время у нас с ним регулярно находились дела поинтересней. Например, бродить по округе, выгуливая собаку и тихо млея от возможности просто идти рядом друг с другом.

Первая мысль шепнула, что всё это дело рук Ромы. Но Александра Сергеевна выглядела вполне искренней в своём желании помочь. И на самом деле её предложение звучало более чем соблазнительно, если бы не одно но — я и так должна была их семье по самое не хочу. И сейчас, когда я в некотором роде встречалась с её сыном, мне абсолютно не хотелось смешивать одно с другим.  

Поэтому, выдав скороговоркой путаное оправдание, я поспешила смыться из кабинета и с тех пор избегала необходимости оставаться с ней наедине. О нас с Ромой она не знала. Ну, или знала не больше обычного. К тому же у неё перед глазами разворачивался куда более животрепещущий роман между Стасом и рыжеволосой Алиной.

— Представляешь, — весело заявил мне однажды мой «чуть больше, чем сосед по парте», — мать с отцом умудрились вломиться в квартиру к Алинке, где они со Стасиком уединились!

У братьев было странное противостояние. Они никогда не упускали возможности поддеть друг друга или отметить промах, совершённый другим. Иногда мне казалось, что они оба ведут учёт, записывая все счёты в отдельную тетрадочку.  Но даже в моменты самых острых конфликтов они всегда были готовы протянуть руку помощи, подставить плечо или же порвать любого, кто посмел обидеть «любимого» брата. 

— Бедные, — посочувствовала я Стасу и малознакомой мне Алине.

— А по-моему, смешно. Ибо нефиг. Вот я бы в жизни так не облажался, — хвалился Рома.

— В каком смысле? 

— Я бы в жизни так нелепо не спалился. 

Я задумалась, принявшись поправлять на голове шапку. На улице стоял ноябрь, что в Сибири практически приравнивалось к началу зимы. Мы совершали уже привычный вечерний променад. Не знаю, чем он объяснял своим отлучки с ремонта, но я упорно врала бабушке, что гуляю с Танькой.

— А что, есть с кем палиться? — поддела его. К тому времени я уже достаточно осмелела, чтобы разговаривать с Черновым на равных.

Он противно прищурил глаза, будто бы бросая мне вызов, после чего торжественно заверил:

— Как только появится, ты узнаешь об этом первая.

— Это так мило, — закатила я глаза.

Зато в классе все оказались куда более прозорливыми, чем наши семьи.

— Так у тебя всё же что-то есть с Черновым! — в первую же неделю после того, как мы с Ромой расставили те самые точки над «i», пришла в восторг Лапина.

— Что-то да есть, — задумчиво призналась я, преодолевая смущение. Правда, уверенности в том, можно ли об этом говорить, у меня не было. Рома (при всей демонстративности своего поведения) никогда не отличался особой тягой к публичности.

— А вот здесь поподробнее, — оживилась Настя Емельянова, сидевшая рядом с нами на технологии, напугав меня своим энтузиазмом. 

— Э-э-э, — растерялась перед её напором. — Ну, есть Рома, а есть я. На этом, пожалуй, всё.

— Ну Романова! — воскликнула одноклассница, но я упорно продолжала хранить молчание, и дальше этой фразы мы так и не ушли, хоть я порядком и стушевалась.

Тогда Настя решила перейти в наступление на Чернова, совершив стратегическую ошибку, из-за чего становилось очевидно, что Рому она совсем не знала. Ему, мягко говоря, было… насрать на чужое мнение. Да, он старался не впускать никого к себе в душу, даже мне ещё не один год придётся учиться понимать, что у него там в голове творится. Но вот расстраиваться из-за чужой бестактности… пффф… на такие мелочи он даже внимания не обращал.