Владимир Лорченков - Свингующие пары
Черт тебя побери, Диего, сказал я, что мы будем делать с этим проклятым петухом.
Будем мужчинами, амиго, сказал Диего. Бери нож и тащи эту птицу за собой. Хорошо, что ему связали ноги, сказал я ворчливо, приподнимая теплую, и неожиданно жесткую из-за перьев птицу. У нее будет совершенно другой вкус, сказал Диего. Одно дело купить убойное мясо, совсем другое – убить своими руками, сказал он. Лида и Алиса, знать не желая про наши мужские забавы, отвернулись и уже вполголоса обсуждали какие-то чудодейственные кремы.
Фр, кремы, насмешливо сказал Диего, когда мы вытащили петуха на террасу, и положили в специально заготовленный таз. И не думайте, что мы будем его ощипывать, крикнула нам вслед Алиса. Петух, склонив голову, отчаянно моргал.
Сперма мужика и теплая кровь живых существ, вот лучший в мире крем для бабы, сказал Диего.
Ах, амиго, если бы ты знал, как полезны для семени орехи, обычные грецкие орехи, а для простаты – отвары иван-чая, сказал он. Сел на свой любимый конек. Весь мир был, по мнению Диего, создан для того, чтобы в виде питания улучшать качество спермы человека по имени Диего. Когда он говорил об этом, мне явственно виделась грязь, стекающая у него по подбородку. Интересно, подумал я, что в нем нашла Алиса. Очевидно ведь, что никакого сравнения со мной Диего не выдерживал. Тем не менее, он женился на Лиде, и, судя по всему, потрахивает мою Алису, подумал я с тревогой.
…ноги, сказал Диего.
Что с ногами, чертов ты извращенец, сказал я.
Прижми ему ноги, и вперед, сказал Диего. Почему я, сказал я. И потом, у него же связаны ноги. И ты, черт тебя побери, подбил нас на то, чтобы купить эту птицу, сказал я. Вот как, сказал он.
Именно, сначала предложил купить карпа, а потом вызвал в нас отвращение болтовней про холодную плоть, умерщвленную еще при жизни этого создания давлением ста атмосфер и ледяной водой прудов, сказал я, решительно напоминая Диего всю его болтовню.
Давай, террорист чертов, разве не то же самое вы делаете с людьми в этой вашей Боготе, ну, когда крадете их во имя революционных идей, сказал я.
Вообще-то, я из другого лагеря, амиго, у нас эскадроны смерти и все такое, сказал он.
Как бы то ни было, действуй, сказал я.
Он хмыкнул, посмотрел на меня чуть снизу внимательно, взял в правую руку нож, а в левую голову петуха, и чуть повернулся. Послышался испуганной вздох. Я даже не обернулся. Разумеется, женщины поднялись посмотреть. Диего попробовал и так, и этак, но у него ничего не получилось. С горла петуха упали на таз лишь пара капель крови. Попробуйте испортить мне пол, я вас сама тут прирежу, услышал я откуда-то далекий голос Алисы. Прямо жертвоприношение какое-то, прошептала Лида. Ну так на то оно и Рождество, прошептала Алиса. Вообще-то, в греческой церкви жертвы приносят на Пасху, сказал я. А у католиков в жертву приносят исключительно людей, сказал Диего. Только латиномериканец может так отчаянно клеветать на мать нашу, апостольскую церковь, сказал я обиженно, хотя не был на исповеди уже лет пять. И какой спокойный, даже крыльями не бьет, прошептала Лида. Наверное, нож тупой, прошептала Алиса. Черт тебя дери, Диего, сказал я. Тут уже меня критикуют за тупые ножи, в нашей культуре это символ несостоятельности хозяина дома, сказал я. Не чертыхайся, приятель, сказал он. Не к ночи, приятель, сказал он. Ну, что же, сказал я.
Наклонился, отобрал нож решительно, сжал голову птицы, и оттянул на себя, прижав коленом жесткую спину.
Выдохнув, сильно потянул на себя нож, и поводил им, как новичок смычком – по струнам контрабаса. Понял, какая нагрузка ложится музыкантам на ноги. Глянул на покрасневшие – может, это кровь отражалась, – лица Алисы, Диего и Лиды. Услышал, как тихо течет вода, а потом понял, что это кровь. Птица трепыхнулась было, но Диего оказался начеку и – обхватив петуха с боков, – не дал ему вырваться. Спустя пару минут птица затихла. Меня удивило выражение лиц жены и гостей, и я обернулся. Настал мой черед удивляться. Еще каких-то несколько минут назад с нашей террасы открывался вид на заснеженный и застывший – как в детских фильмах про Рождество, – парк, в котором ни одна деталь не шевелилась и все было освещено ярким зимним солнцем.
Сейчас же от мира нас отделяла стена густо валящего снега.
***
В следующий раз мы собрались под православное Рождество.
Полуобморочный от новогоднего переедания город застыл, изредка осыпаясь суховатым снегом под сапогом припозднившегося гуляки. Природа, казалось, тоже взяла отгул. Серый свет не давал понять, утро уже или день. Люди выглядели сбитыми с толку: ночные празднования, утренние встречи и обеденный сон спутали стрелки биологических часов, как только можно было. Изредка на безлюдных улицах взрывалась петарда, или осыпался, – искря остатками елочного веселья, – фейерверк, запущенный требовательными детьми, капризно надувшими губы. Они топтались в ногах у осоловевших взрослых. Город доедал веселье, как утренний торт, оставшийся с вчера: нехотя, но с чувством обязанности – чтобы не пропадал. Мусорные баки пенились коробками из-под тортов, упаковок от еды, подарков и презервативов. Ошалевшие от сытости бродячие псы забыли на какое-то время о лютом холоде – градусник термометра опустился до минус 20 градусов, небывалые морозы по местным меркам, – и урчали, посапывая на ступеньках супермаркетов и кафе. Время от времени на дорогах слышался визг тормозов автомобиля, с которым никак не мог справиться на обледенелом покрытии водитель, не успевавший на очередную вечеринку. Порой визг становился невыносимо тошнотворен, и тогда, – после наступившего молчания, – вдалеке раздавались тревожные сигналы «скорой», становившиеся все громче, как бой курантов, и смолкавшие под окном. Время от времени на снегу встречались кровавые пятна, и вы не могли быть уверены, что это розовое шампанское.
Все это слышалось и виделось нам чуть издали, ведь, как я уже говорил, наш дом располагался, – хоть и в городе, – чуть поодаль от него, в подбрюшье парка.
Окруженный им с трех сторон, как отчаявшиеся римляне при Каннах – беспощадными африканцами Ганнибала. В который раз я благословил ненавидимую мной страсть жены к строительству и домам. Сейчас, – понимал я, – мне вряд ли бы удалось вынести серую, пост-праздничную атмосферу города, тужившегося доказать себе, что вечеринка еще не кончилась. Хотя на часах было уже пять утра, и в дверь стучали соседи, а большинство гостей валялись на диванах вперемешку, и ничего даже с легким намеком на свинг в этом вавилонском диванослежании не было. Холодно было даже в домах. Но не у нас. Мощный немецкий котел, установленный под зорким присмотром Алисы – она и правда напоминала в такие моменты полководца, – время от времени вскипал приливной волной, которую отправлял по трубам, словно неумолимое сердце – кровь по венам. И волны блаженства добегали до самых укромных уголков отопительной системы, вспарывая пространство квартиры приступами тепла. Это было словно почувствовать прилив крови к лицу. За окном, – как можно было видеть через окно на кухне, – появлялось облако пара, это котел выбрасывал бесполезные, использованные, остатки пара.
