Не сдавайся (ЛП) - Макаллан Шеннон

— Кортни! Кортни, проснись! Мне нужно с тобой поговорить! — Пронзительный голос выдергивает меня из сна, отрывая от слишком короткого отдыха и слишком хрупкого убежища.

Мои глаза медленно открываются, корки на ресницах слипаются, и моя прекрасная мечта превращается в ад, который, как мне казалось, я оставила навсегда. Моя мама стоит в дверях, освещенная ярким солнечным светом. Все еще не в себе из-за слишком долгого бодрствования и недостаточно долгого сна, я слишком медленно встаю для своей мат... Хизер, черт возьми! Так-то лучше, и она пихает меня носком ботинка.

— Проснись, ленивая шлюха! — шипит она.

— Мама! — протестую я, сажусь и прислоняюсь к углу.

Рука моей матери летит к моему лицу быстрее, чем я могла подумать. Ее сила невероятна. Моя щека в огне, и мне не нужно прикасаться ко рту, чтобы понять, что моя нижняя губа рассечена. Очередной раз. Я стараюсь оставаться как можно спокойнее. Когда она в таком состоянии, абсолютно все может еще глубже погрузить ее в безумие. Взгляд прикован к ее рукам, готовый отразить следующий удар, и я слушаю ее разглагольствования.

— Не смей меня так называть! Ты мне не дочь. Ты позор, ты грязная грешница, Кортни. Ты отвернулся от Господа! — Она складывает руки и смотрит в небо, как будто может говорить с Ним напрямую через покрытую трещинами крышу. — Что я сделала, чтобы заслужить это?

О, у меня есть несколько ответов для тебя, Хизер. Позволь мне сосчитать твои грехи! Ты бросила своего мужа, когда он больше всего нуждался в твоей поддержке. Ты украла меня у моего отца и никогда не давала нам шанса снова увидеть друг друга. Ты солгала мне и заставила поверить, что мой отец мертв. Ты отдала приказ изуродовать мое тело, и ты держала меня, пока это происходило!

Я держу свои ответы при себе. Молчание безопаснее, и, кроме того, по тому, как она стоит, склонив голову набок, не уверена, что она уже не получает ответы от кого-то другого. Время от времени она наклоняет голову в легчайшем намеке на кивок, и время от времени ее губы шевелятся, но не издают ни звука. В субботу вечером, когда я навестила ее в лазарете Ребекки, она говорила о Его голосе, и чем больше наблюдаю за ней, тем меньше думаю, что она имела в виду отца Эммануила. Как я раньше этого не замечала?

Через мгновение ее глаза открываются, а рот изгибается в улыбке, которая была бы милой и любящей, но восторженный огонь, освещающий ее глаза, вместо этого делает ее ужасающей. Я готовлюсь к худшему.

— Ты не представляешь, как тебе повезло, — мурлычет она, и ее слова чуть не заставляют меня рассмеяться. Если бы была чуточку сильнее и храбрее, я бы расхохоталась, настолько глупа эта идея. Если бы была хоть на малую толику слабее, из меня вырвался бы нервный смешок — визг моего мозга, бормочущего от страха. Это хрупкое равновесие, и я едва держу все это в себе.

— Ты избрана! — провозглашает Хизер, и ее голос повышается на целую октаву. — Он выбрал тебя для продолжения рода пророка. Это твой священный долг, Кортни. Твой долг в этой жизни — явить новых наследников рода отца Эммануила, чтобы Его Работа могла продолжаться!

Я молчу, но это не имеет значения. Женщина, которая родила меня, машет рукой, чтобы прогнать оправдания, которые я даже не придумываю.

— Отец Эммануил признал, что это не совсем твоя вина. Он знает, что ты слаба, что ты не смогла устоять перед искушением, и Господь вдохновил его на милосердие! — Ее голос стал спокойнее, более рациональным, а огонь, горящий в ее глазах, превратился во всего лишь тлеющие угольки безумия. — И в этом милосердии, Кортни, Он повелел простить. Ты понимаешь, как тебе повезло? Ты собираешься выйти замуж за его сына! Как только отец Эммануил будет призван на небеса, брат Иеремия станет отцом Иеремией. — В ее голосе звучит мольба. Она умоляет меня понять, и в уголке глаза блестит слеза.

— Просто подчиняйся. Пожалуйста, Кортни. Для меня, — заканчивает она.

— Мама? — Я съеживаюсь от удара, которого не последовало. — Извини, ты же сказала мне не называть так… Как ты хочешь, чтобы я тебя называла?

— О, милая! — Она падает на колени в окровавленную грязь, обнимая меня руками. — Я всегда буду твоей матерью. Я всегда буду любить тебя. Независимо от греха.

— Ты, ты... — Я не нахожу слов. Постоянно меняющееся психическое состояние женщины, которая стоит здесь передо мной на коленях и говорит мне, как сильно она меня любит, — это слишком много для меня, чтобы переварить. — Мама, они сделали меня калекой. Ты позволила им проехать трактором по моей ноге.

— Это был единственный выход, — парирует она, слезы свободно текут по ее щекам. — Кортни, это был единственный выход. Ты была так близка к греху. Я не могла позволить тебе отступить; я не могла позволить тебе вернуться к той жизни.

— Какая жизнь, мам? — кричу я, но мой голос уже хриплый. Мое горе по Шону и Дэниелу разрушило мои голосовые связки. — Какая жизнь? Тогда я ходила в школу, приходила домой, делала домашнее задание. Я ничего не сделала!

— Дорогая, ты не подчиняешься. Он раскрыл Свой План отцу Эммануилу. Ты должна подчиниться!

— Мама, — произношу я, делая глубокий вдох, собирая все достоинство, на которое способна, вымазанная грязью и своей кровью. — Я никогда не подчинюсь этому больному ублюдку.

— Мятежность, — мягко и серьезно утверждает моя мать, — подобна греху колдовства. Об этом нам говорит пророк Самуил. Это Слово Господа. И Самуил также учит нас, что «не позволяй ведьме жить!» Кортни, я люблю тебя. Я люблю тебя достаточно, чтобы ослушаться Его. Это милосердие, Кортни. Потому что я тебя люблю. Я подвергаю себя опасности из-за непослушания Ему. Почему ты не можешь просто быть благодарной? — Слезы свободно текут из ее глаз, и огни безумия пусты, печальны и разбиты. — Но наступит время, когда я больше не смогу ослушаться Его. Как бы сильно я тебя ни любила. И это скоро произойдет. — Моя мама вздыхает, вытирая слезы на щеках.

— Все, чего я когда-либо хотела, — это быть свободной, мама. — Она вздрагивает от моих слов.

— Ты слабая, Кортни, — утверждает она. — Ты всегда была такой. Это от твоего отца. Он тоже никогда не мог уклониться от искушения.

— Какое искушение, мама? Я понятия не имею, о чем ты говоришь!

— Искушения плоти. Он — твой отец, Билл… он никогда не мог устоять. Он... хотел меня. Я искушала его. И он поддался своей похоти, увлекая меня за собой. — Глаза моей матери снова вспыхивают, а руки, которыми она гладит меня по спине, превращаются в когти. — И ты собиралась все это бросить, ради чего? Ради Шона Пирса? — Она фыркает, как будто Шон был низшей формой жизни, и мне требуется вся моя сила воли, чтобы не крикнуть ей в ответ, что Шон стоил тысячи таких, как этот кусок дерьма Иеремия. Что Иеремия сделал в своей жизнью до сих пор? Ничего! То есть ничего, кроме как быть сыном своего отца.

Шон? Он был героем. Героем, который сражался за свою страну. Героем, который сражался за меня. Если я не смогу сбежать, то тоже буду сражаться за него, и обязательно присоединюсь к нему, прежде чем Иеремия сможет когда-либо заявить на меня права как на свою жену.

— Послушай меня, глупая маленькая шлюха, — рычит моя мать. — Ты думаешь, я не замечаю, когда ты теряешься в собственной голове?

И она это делает; она всегда так поступала. Это началось, когда я была совсем маленьким ребенком, она всегда это замечала, в тот самый момент, когда мое внимание ослабло и я начала отдаляться. Теперь, когда она убедилась, что завладела моим вниманием, ее сумасшедшая улыбка возвращается.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты поняла, — настойчиво говорит она мне, — это твой последний шанс.

Я ничего не могу с собой поделать и закатываю глаза. О черт, пора уже смириться, это все, что ей нужно было, чтобы сорваться! Ее руки снова опускаются, но на этот раз я готова и двигаюсь достаточно быстро, чтобы она промахнулась мимо моего лица.