Юлия Добровольская - Люби себя, как я тебя (сборник)
— Положитесь на меня.
И она, не задумываясь, положилась.
Они направились к стойке бара.
— Шампанское? — спросил он.
— Боюсь, для шампанского я слишком голодна.
— А как насчет обеда?
— Не люблю вокзальные рестораны.
— А невокзальные?
— М-м-м… — задумалась она. — Давайте выпьем фанты и обсудим варианты… Ой, простите, не хотела… само выскочило… — Она снова стала потирать виски в борьбе с лицевыми судорогами, которые начинали уже озадачивать.
Незнакомец посмотрел на нее понимающе.
Они сидели друг против друга и потягивали пузырящийся ярко-желтый напиток.
Его ставшая совсем темной в сумраке бара рука играла высоким стаканом в испарине, размазывая по пластику стола влажное пятно.
Красивая мужская рука: костистое запястье, покрытое выгоревшей растительностью, набухшие вены, большая ладонь, крупные длинные пальцы. Надежная рука… И наверняка нежная.
От этой мысли внутри словно покачнулось — да так, что боль, возникшая одновременно с догадкой, осталась почти незамеченной.
— Так что насчет обеда?..
Ей нравился его голос. И манера после каждой фразы поджимать губы, словно он боялся произнести что-то лишнее или незначительное.
— Я не слишком назойлив?
— Нет, не слишком… — сказала она, но, осознав двусмысленность своего ответа, прикрыла лицо и безнадежно замотала головой.
— Это поощрение к дальнейшим домогательствам? — улыбнулся он. — Тогда приглашаю вас пообедать. В невокзальный ресторан.
— Дайте мне немного времени на раздумья. — Она глянула на него, словно ища пощады.
— Ну что ж, прекрасно. — И он отпил из стакана, чуть дольше задержав взгляд на ее лице.
Он заметил, как дрогнули ее веки. Он мог предположить все, что угодно.
А она подумала, что так не бывает.
Она опустила взгляд, скользнув по гладко выбритому подбородку, шее… Распахнутый ворот легкой рубашки, глубокая впадина между ключиц. Темная кожа цвета крепкого кофе со сливками… — и с сахаром, добавила бы она — покрыта густо, как и запястья, золотистой шерстью.
Зрелище бередило, вызывая непонятные ощущения: нечто среднее между удивлением и испугом, растерянностью и виной. Ощущения, меньше всего похожие на волнение, возникающее в душе женщины при взгляде на мужчину, всеми своими качествами отвечающего тому единственному образу-эталону, который запечатлен по воле Творца на тайных страницах каждой души — в глубинах подсознания, сказал бы понимающий в таких делах.
Ощущения и вправду были странными. Даже если не говорить о том, что мир для нее уже давно перестал делиться на мужчин и женщин. Для нее мир уже давно просто перестал. Перестал быть. Перестал быть замечаемым.
Вот только жара…
Конечно, он тоже разглядывает ее. Пусть.
Да, не красавица. Разве что волосы — густые и рыжие, до сих пор ни разу не крашенные, да фигура — все еще стройная, спортивная… В свое время интуиция формирующейся женщины подсказала, что красота формы — вещь весьма относительная и, не будучи наполнена содержанием, ничем не примечательней пустоты. Жизненный опыт перевел эту мысль в разряд непреложных истин. Она выбирала содержание.
Да, немолода. Хотя… что такое — молода, не молода? Вчера ей было сто двадцать восемь…
Стоп! Это было еще полчаса назад. А сейчас… сейчас ей не больше двадцати пяти. Что же это все-таки происходит?..
Как бы то ни было, хороший вкус и чувство стиля — категории вневозрастные, и в свои тридцать девять она в полном порядке — от ногтей и до духов.
Ее визави тоже не лыком шит. В смысле вкуса и стиля.
Возможно, эта заслуга принадлежит не ему: ведь мужчина — лицо его женщины. В таком случае его женщине — пять. Можно даже пять с плюсом: так тонко подобрать цвет костюма и рубашки к цвету волос и кожи… и даже глаз!..
Вероятность наличия женщины в жизни данного конкретного мужчины легкой тенью скользнула по ее душе, и та дрогнула.
Тень… Душа…
Для наличия тени необходим свет.
Чтобы дрогнула душа, она должна быть…
Непонятное состояние никак не удавалось ухватить — оно вспархивало, словно бабочка из-под пальцев, вот-вот готовых сомкнуться на чутких крыльях.
Улучи она минутку для раздумий — можно было бы разобраться: и откуда этот беспричинный смех, и почему она, против своего обыкновения, так легко вступила в отношения с незнакомым мужчиной, почему так жадно ловит его скупые слова — только бы услышать этот голос, вглядывается в глаза с легким прищуром, словно укрывающим то, чего не должны видеть другие…
Нет, у нее не хватит терпения дождаться, когда эта мимолетность потеряет, наконец, бдительность.
— Я отлучусь, — сказала она, оставив недопитый стакан.
В большом зеркале она увидела отражение и не сразу поняла, что это она.
Это — она. Такая, какой была когда-то: со смешинкой в глазах, готовая проказничать и дурачиться, только дай волю, обожающая джинсы с майками и развевающиеся волосы…
И тут же почувствовала боль… Нет, скорее эхо ее — отдаленное и глухое. Так болит зашитая врачом и давно зажившая рана, если на нее надавить посильнее: какой-нибудь нерв да остался нарушенным — она помнит, как принималась теребить шрам на разбитом в детстве подбородке, чтобы сосредоточиться.
Отзвук далекой муки поставил все на свои места, чуть затуманив блеск глаз.
Отстегнув заколки, она провела расческой по волосам и вернулась за столик.
Из-под густых бровей улыбались продолговатые зеленые глаза, и ей показалось, что они обрадовались ее возвращению. И еще ей показалось, что она тоже обрадовалась им.
Она допила свою фанту.
— Повторим? — спросил он.
— Боюсь, нам пора — вдруг там очередь.
— Вы про автобус?
— Да.
— Могу я предложить вам место в своей машине?
Она улыбнулась:
— Спасибо.
— Спасибо — да, или спасибо — нет?
Ее веки снова дрогнули, и он снова заметил это.
— Спасибо — да, — сказала она.
И подумала: не слишком ли много совпадений?
— Тогда тронемся? — сказал он.
— Кое-кто, кажется, уже тронулся…
Он улыбнулся:
— Затаримся в дорогу?
— Затаримся.
— Ну что ж, прекрасно. Вам снова лимонную?
— Да… спасибо… то есть — пожалуйста… в смысле, спасибо — да. — Она засмеялась, как смеялась раньше, когда-то давно-давно…
Но ей больше не казалось неприличным быть собой с этим незнакомым мужчиной.
На первом этаже было людно, шумно и совсем жарко.
