Юлия Добровольская - Люби себя, как я тебя (сборник)
От этого решения ей стало легко, и собственные чувства к Гарри уже не сковывали ее. Словно рассеялся густой туман на извилистой каменистой тропе, по которой она шла ощупью, а теперь может скакать вприпрыжку.
Я знаю, Катюша, что нужна Гарри… Так что я остаюсь. Я остаюсь, Катюша…
В дверь позвонили. Наверное, баба Марина. Лера будет ей очень рада.
— Гарри?..
Он вошел и затворил за собой дверь.
— Лера… Я не смог… уехать… — сказал он, растерянно улыбаясь.
— Что-то с машиной? — встревожилась Лера.
— Нет. — Гарри потупил взгляд. — Я не сумел представить себе завтрашнего дня без вас…
ЖАРКИЙ АВГУСТ
(Повесть)
На втором этаже зала ожидания почти пусто и почти прохладно. Возможно, эту иллюзию создают прозрачная стена с видом на летное поле и белый мрамор пола и колонн.
Снизу доносится шум — обычный вокзальный шум: скрип багажных тележек, голоса, детский плач. Время от времени все это прерывается мелодичным пиликаньем динамика и следующими за ним объявлениями о прилете или отлете, задержке или отмене рейса, потере или находке.
Она стоит, прислонившись спиной к колонне, и рассеянно наблюдает происходящую за двойным стеклом безмолвную размеренную жизнь. Это похоже на мистерию, подчиненную своим строгим законам, совершенно независимым от мира людей, — она завораживает, гипнотизирует. И тогда наступает беспамятство, бесчувствие, почти транс: нет ничего вокруг, нет ничего внутри…
По полю — от края и до края — разлито тягучее студенистое марево. Оно лениво колышется, мерцая позолоченной поверхностью, и кажется вполне безобидным, пока не пролетит над ним какая-нибудь беспечная серебристая птица с замысловатым опереньем по бокам и хвосту — тогда вверх взметаются жадные жаркие языки, облизывая брюхо и хватая за лапы. Бедняжка, увязнув в огнедышащем киселе, обреченно отползает на край поля и исторгает из себя кучку тараканов, которых тут же поглощает вовремя подползший червяк.
Находятся и смельчаки, рискнувшие вырваться из адского плена. Они мучительно, но настойчиво преодолевают враждебное пространство, разрывают ненавистные путы и взмывают, наконец, ввысь. Победно покачивая крыльями, отряхивая с них остатки клейкого рыжего пламени, свободные и гордые, они стремительно уносятся в спасительную синеву — туда, где рай, где минус пятьдесят пять по Цельсию…
Да, подумала она, возвращаясь к действительности, рай — это именно минус пятьдесят пять по Цельсию.
Колонна давно нагрелась под ее спиной, но перейти к соседней лень. К тому же спасает это ненадолго. А вот белый пол, похожий на закатанный коньками лед, искушает обещанием настоящей прохлады, зовет прижаться к нему всем телом…
Словно в ответ на эти ее мысли мимо ног проползла широченная швабра с мокрой тряпкой наперевес, толкаемая худенькой старушкой в униформе с надписью АЭРОПОРТ на спине.
Перспектива быть стертой и выжатой в ведро неожиданно рассмешила.
Чтобы не показаться спятившей, она прижала пальцы к вискам и укрылась за ладонями. И сразу почувствовала, что что-то… что-то не так, что-то происходит… или произошло…
В этот момент над ухом раздались первые ноты «Турецкого марша» и спугнули неопознанное ощущение, неоформившуюся мысль.
Размазанное по залу многократным эхом сообщение сводилось к тому, что рейс номер такой-то ни опаздывать на три обещанных часа, ни попросту вылетать в ближайшие сутки не намерен.
В переводе на обстоятельства жизни это означало, что ей, как минимум, еще трижды предстоит проделать путь с полсотни кэмэ в жарких объятиях велюрового кресла с задраенными наглухо — не иначе как в преддверии грядущей зимы — окнами, рядом с какой-нибудь толстой теткой, которой «дует в голову» из единственного открытого в потолке люка…
Приятная перспектива, нечего сказать.
Глянув на стекло с раздвоенным отражением электронных часов и мысленно перевернув зеленые цифры, она обнаружила, что ровно две минуты назад в сторону ее дома отправился очередной экспресс и что до следующего остается всего-то ничего — без малого три четверти часа.
Ещё один милый сюрприз…
Вот так и постигаешь истину о том, как же широка страна моя родная, на собственной…
Каких-то двести десять минут лету от пункта А до пункта Б, но при этом в одном из них «прозрачное небо над нами» и «надо мною лишь солнце палящее светит», а в другом — «неблагоприятные метеоусловия». Не исключено даже обледенение взлетной полосы…
И хоть в этом смешного было еще меньше, ей снова пришлось прикрыться ладонью. И опять смутный призрак каких-то перемен дал знать о себе легким адреналиновым ударом.
Вероятно, и беспричинный смех, и непонятные реакции — результат каких-то физико-химических процессов в организме, вызванных небывалой жарой… Это предположение несколько успокоило.
Она оторвалась от колонны, развернулась на каблуках и направилась к лестнице.
Сделав несколько шагов и едва не наступив на чьи-то светлые замшевые мокасины, остановилась, подняла голову и оказалась лицом к лицу с высоким, худощавым, очень загорелым мужчиной.
Он стоял слегка ссутулившись, одна рука в заднем кармане узких вельветовых джинсов, другая придерживает перекинутый через плечо такой же пиджак.
Похоже, он здесь не одну минуту и тоже небось насочинял кучу всякой белиберды про огненный кисель и серебряных птиц…
— Простите… — сказала она и прикусила губу в попытке сохранить на лице подобающее женщине ее лет благопристойное выражение.
— Понимаю, — улыбнулся мужчина. У него был низкий глубокий голос.
— Простите… жара… — Она все еще не вполне справилась с собой и потирала пальцем то лоб, то переносицу.
Он улыбнулся одними глазами.
Она продолжала стоять перед незнакомцем, словно прикидывая, с какой стороны его лучше обойти.
— Похоже, мы ждем с вами один и тот же рейс, — сказал он.
— И похоже, не дождемся.
— Вы очень огорчены?
— Я?.. Да, — сказала она, прислушалась к себе и, не обнаружив и тени огорчения, засмеялась. — Неужели не заметно?
— Еще как заметно, — улыбнулся мужчина. — Вас не утешит стаканчик чего-нибудь холодного?
— Можно попробовать. Только… — Она повернулась и посмотрела на часы. — Не опоздать бы на следующий экспресс.
— Положитесь на меня.
И она, не задумываясь, положилась.
Они направились к стойке бара.
— Шампанское? — спросил он.
— Боюсь, для шампанского я слишком голодна.
— А как насчет обеда?
