Ирина Горюнова - Фархад и Евлалия
Фархад приехал в аэропорт за полтора часа до прибытия самолета. Он так волновался, что совершенно не мог находиться дома. Ему казалось, что ждать в аэропорту гораздо легче, но оказалось, что это не так. Он выпил кофе, полистал журналы «Деньги» и «Newsweek», просмотрел книгу «Репутация в российском бизнесе», достал свой ноутбук и попытался сосредоточиться на работе. Единственное, что ему удалось сделать – отправить несколько писем, на большее его не хватило. Потом он позвонил по скайпу в Иран и поговорил с родными – так прошло еще пятнадцать минут. Некоторое время он потратил на обход магазина сувениров, поражающего стандартный набором продукции. Остальное время Фархад метался по аэропорту, поминутно взглядывая на табло. Услышав объявление о приземлении самолета, радостно выдохнул и пошел смотреть, через какую секцию будут выходить пассажиры.
Неожиданно где-то приглушенно жахнуло. Взрыв?! Встречающие столпились у окон, и было сложно понять, что же все-таки произошло – ничего не было видно. У Фархада заныло сердце, внутри тонкой струйкой пробежал противный холодок. Он набрал номер Лалы, но телефон был вне зоны доступа. «Успокойся, – приказывал себе он. – Она просто его не включила после полета. Не успела еще. Сейчас она тебе позвонит». Но звонка все не было. Служащие аэропорта с непроницаемыми лицами сновали туда и обратно, не отвечая на вопросы. Повторяли одну-единственную фразу: «Извините, мы не располагаем никакой информацией. Скоро вам обо всем сообщат». Время тянулось бесконечно. Фархад перестал понимать, прошло несколько минут, или часов, или, может… дней? Его размышления прервал звонок друга и его заместителя по московскому офису – Петра.
– Фархад, дружище, как ты там? Ты говорил, что сегодня невесту встречаешь? Только что по телевизору передали, что какой-то самолет взорвали. Вы как, целы?
– Какой самолет?
– Дели – Москва. Аль-Каида вроде бы уже взяла на себя ответственность за взрыв. А может, другие террористы, я что-то не запомнил. Просто эта единственная из террористических организаций на слуху. Алло? Ты меня слышишь? Фархад?
Телефон выпал из руки Фархада. Он уже не слышал, что кричал ему в трубку Петр. Не слышал, что объявляли в аэропорту. Ему было абсолютно безразлично, когда его как одного из подозрительных лиц «попросили» пройти в служебное помещение для проверки документов и осмотра личных вещей. Его потерянный вид вызвал озлобление таможенников и службы охраны. Все были взвинчены и разбираться особо не хотели. Скорее всего, могли бы учинить и «допрос с пристрастием», вплоть до побоев, если бы один из досматривающих не спросил, с какой целью он прибыл в Шереметьево. «У меня на этом самолете невеста летела, – еле ворочая непослушным языком, произнес Фархад. – Беременная». Не обнаружив ничего подозрительного, его отпустили, переписав номер паспорта и телефона.
Уже потом, после просмотра видеозаписи, присланной из Дели, выяснилось, что террорист-смертник сам летел в том же самолете и четко выполнил инструкцию о месте и времени взрыва.
Фархад не помнил, как упорно, несколько невыносимо долгих часов, ждал выхода Лалы из зала прилета, напряженно вглядываясь в лица прибывших пассажиров. Не помнил, как за ним приехал Петр и чуть не силой увез его домой из злосчастного места. Как в дурмане он искал списки пострадавших, звонил в аэропорт и по больницам, смотрел новости по всем каналам в надежде получить хоть какую-нибудь информацию. Но в новостях показывали лишь развороченный самолет, кровь вперемешку с железом и проводами, напоминающие взорвавшуюся консервную банку с мясом. Вспыхнувший фазу после взрыва пожар исключил даже ничтожные шансы на спасение кого-либо из пассажиров и экипажа. Погибли все. Более того, взрыв разметал части самолета и тела по взлетной полосе так, что с трудом удалось опознать всего несколько человек.
У Фархада появилась привычка кусать губы в кровь, он метался из угла в угол по квартире, ставшей для него камерой пыток. Все СМИ обсасывали детали теракта. Загорелые дикторши щерились ярко накрашенными ртами, произнося слова, не доходящие до сознания Фархада. Мир бесстрастно обсуждал трагедию, будто это всего лишь придуманное сценическое действо. Думалось, оно скоро закончится, морок прервется. Но этого не происходило. Мучительные спазмы удушья снова и снова настигали Фархада везде – дома, когда он в интернете натыкался на оживленное обсуждение теракта в блогах, посетители которых охотно поглощали кем-то выдуманные подробности и версии, и в супермаркетах, где он покупал виски, чтобы заглушить тоску и боль, но вдруг видел богатые мясные витрины, обнажающие мертвую плоть с призывными ценниками, и у подъезда, когда слышал визгливые голоса старух-сплетниц, поносящих весь мусульманский мир… Его настигали голоса друзей и родных, умеренно-бодро или делано-печально, предлагающих «посильную» помощь, заранее зная, что помощь оказывать не придется… Все это вызывало у Фархада тяжелое раздражение и подкатывающуюся тошноту. Есть он не мог совершенно, впрочем, спать тоже, задыхаясь болью от рассеченного надвое сердца. Ночами на запредельной скорости он мотался по МКАД, искушаемый мыслью о возможном скором конце, жгучая ярость заставляла с силой нажимать на газ, и белоснежные перья снега летели из-под колес… Его ад был вечен, как реквием, как последняя прощальная песнь. Смерть не обещала покоя. Одевая город в траурные одежды зимы, она беспощадно торжествовала, суля продолжить свой пир за пределами мира живых.
Через два дня после трагедии Фархаду удалось дозвониться до квартиры Лалы. Трубку взял ее муж Федор. Он сухо сообщил, что среди опознанных оказалась и Евлалия, и разрешил Фархаду присутствовать на похоронах, сообщив дату и место.
Все эти дни Фархад забывался недолгой дремой лишь в обнимку с футболкой Евлалии, еще хранящей запах ее тела. Прижимая ее к себе, как единственную драгоценность, он вдыхал воспоминания, то тихо подвывая, то заходясь в гортанном зверином крике. Из приоткрытого шкафа печально белело свадебное платье, призрачное, неживое, как музейный экспонат столетней давности. «Почему? За что? – билось у Фархада в голове. – Перед хаджем я рассказывал Лале, о том, что, испытав веру пророка Ибрахима, Аллах не только сохранил тому сына, но и явил, что Ему не нужны кровавые жертвы. Но их приносят и приносят по всему миру, словно вся земля превратилась в одно страшное языческое капище. И сам я хочу разорвать на части того, кто посмел отдать смертнику чудовищный приказ. И убить родственников этого смертника, его родителей, не научивших сына или дочь жить в гармонии с миром. И всех политиков, для которых простые смертные – лишь шахматные фигуры на черно-белой доске. Фигурой больше, фигурой меньше – какая разница? Религия должна быть нацелена на добро, просветление души, но, кроме инквизиторских расправ, нет ничего. Бред, чудовищный бред…»
