Ирина Муравьева - Отражение Беатриче
Все потянулись чокаться с ним, хотя тоста его многие совсем даже не уловили, но разбираться было некогда и незачем. Никто не понял, почему он плачет, почему голубые, рачьи глаза его так восторженно и горько сияют и почему Константин Андреевич, отведя его в сторону, хлопает Михаила Валентиныча по плечу и подливает в его синий стаканчик.
И тут вдруг хватились ребенка Валькирии. Оказалось, что она, незаметно сползшая с колен Константина Андреича, куда-то исчезла. Стали кричать, бегать по всему дому, выскочили на аллею между дачами. Всегда и во всем неуемная Туся кричала: «Я щас утоплюсь!» – и била невинного скромного мужа по голому темечку, взмокшему сразу. Наконец раздался голос Елены Александровны, которая догадалась заглянуть в сарай, где было темно и по-зимнему холодно. Валькирия сидела на куче мелко наколотых для растопки дров, хрупкими и длинными, как лепестки, пальчиками сжимая бутылку с вишневой наливкой, отпитой почти до конца, и рыдала. Рыдала она не по-детски, а словно прожившая век горемычная баба, но даже сквозь «АААААА-АА-АА-А!», которое пеной, пропахшей наливкой, из губ извергалось, они разобрали:
– А-А-А! Су-у-ука-а! А-А-А! Су-ка-а-а!
Родители жили на даче, несмотря на то, что погода испортилась и вся вторая половина апреля оказалась дождливой. Теперь Анне Краснопевцевой и Микелю Позолини, второму секретарю итальянского посольства, расположенного по адресу: улица Веснина, дом 5, негде было встречаться. От этого оба сходили с ума. Анна не думала даже о том, что муж ее скоро вернется, – она писала ему немного прохладные, но все-таки ласковые письма, которые ей словно бы нашептывал кто-то, и нашептывал так старательно, так услужливо, словно этот кто-то гораздо яснее, чем Анна, понимал, что происходит, и знал, как ей вести себя, гораздо лучше, чем знала она. Муж, задержавшийся в командировке, тоже словно бы затаился, не делал больше никаких намеков ни в форме прямого вопроса, ни в виде японской какой-нибудь притчи, – он писал спокойно, иногда немного грустно, о том, что скучает, почти не упоминал, совсем не объяснял, чем он там, в цветущих японских садах, занимается, и только один раз обмолвился, что задерживается в основном из-за того, что коллега Михаил Иванов находится в отъезде и вся работа лежит теперь исключительно на его собственных плечах.
Микель Позолини догадывался, что за ними следят, и ломал голову, как сказать об этом Анне, которая по своей наивности то просила встретить ее у метро «Площадь Революции», то предлагала прогуляться по Тверскому бульвару, где любому прохожему должно было бросаться в глаза, что идут и разговаривают не случайные знакомые, а женщина и мужчина, спаянные такой телесной близостью, которая словно сочится из складок одежды, из каждого жеста.
В начале мая, когда вся страна отмечала великий праздник и горько пила, и счастливо смеялась, и красные стяги пылали на небе, Анна, кротко сидевшая на лавочке в сквере неподалеку от Пироговских клиник и поджидавшая там своего любовника, с недоумением обратила внимание на человека в хорошем сером костюме и серой же шляпе, который почему-то все прогуливается и прогуливается по аллее, хотя вид такой, что не просто гуляет, а словно бы нюхает майское солнце.
Он не смотрел на нее, но когда, устав от долгого сидения, она встала и тоже прошлась до клумбы и обратно, незнакомец в сером костюме приостановился и внимательно принялся разглядывать кору на столетнем разросшемся дубе, вовсю уже зазеленевшем листьями.
Издалека она увидела Позолини, который шел, как всегда, быстро, но с таким беспечным видом, как будто он шел по Сицилии, скажем, дышал ее морем и слушал, как кто-то играет возвышенно «Аве Марию». Анна поднялась и рванулась навстречу, но вдруг увидела, что Позолини, обежав ее равнодушными своими глазами, собирается пройти мимо, и остановилась как вкопанная. Человек в серой шляпе тоже приостановился и довольно неуклюже затоптался на месте.
Она поняла. Он следил за нею и знал, кого она ждет здесь, в скверике. Кроме этого, он знал, что она жена дипломата Сергея Краснопевцева, знал ее имя и адрес.
У нее подкосились ноги, и сердце, которое больше ни разу не проявляло себя болезненно, как это было осенью, а только стучало и только горело, как и полагается женскому сердцу, вдруг словно бы остановилось в груди. Она стала хватать губами воздух, которого не было или он, может быть, обходил ее стороной, потому что, чем больше она раскрывала рот и чем глубже пыталась вздохнуть, тем ей становилось темнее и суше. Она чувствовала, что сейчас станет совсем темно, и она уже не может удержаться на лавочке, сползает на землю, а Позолини уходит все дальше, и это ее испугало так сильно, что она вскочила, хотела окликнуть его и упала.
Погода была хорошей, как и полагается празднику, много нарядных и красиво причесанных людей гуляли по скверу и ели мороженое, поэтому те, которые увидели, что рядом с лавочкой лежит молодая красивая женщина, немедленно бросили все, чтобы тут же помочь. (Ну, это с условием, что она дышит, а если не дышит, то тут уже – что? Ничем не поможешь, а грустно и больно.)
Женщина дышала и ртом ловила воздух, как это делают птицы, когда они вдруг забывают, что им полагается петь этим ртом, а не разевать его в диком испуге. У кого-то нашлась склянка с нашатырным спиртом, и когда его поднесли к лицу Анны, она раскрыла глаза.
– На лавку ее посадите, на лавку! – заговорили вокруг, и тут же мужские и женские руки, нагретые солнцем, ее подхватили, посадили обратно, кто-то побежал к ларьку «Пиво-воды», чтобы выпросить у продавщицы стакан воды. Но тут, растолкав собравшихся, на лавочке неизвестно как очутился очень нерусского вида иностранец, обнял эту женщину так, как будто был братом ее или мужем, и принялся щупать ей пульс. Помощники переглянулись, и кто-то спросил иностранца:
– Вы доктор?
– Да, доктор, – с сильным акцентом ответил иностранец, увидел притормозившее такси с зеленым огоньком, закричал водителю: «Стой!», подхватил заболевшую на руки, на руках донес ее до машины, усадил осторожно на заднее сиденье, сам сел рядом и что-то водителю быстро сказал.
Машина отъехала. В толпе начались разговоры и сплетни.
– Куда он повез-то ее, этот нехристь? – с возмущением спросила у собравшихся злая, но сильная, с жилистыми ногами старуха, переводя свои желтые глаза с одного лица на другое. – Украл нашу девку, а мы что глядели?
– Да он, может, родственник, – нерешительно возразила ей залившаяся краской девушка, которая так крепко держала под руку свою подругу, как будто за каждой смазливой москвичкой следит, чтобы выкрасть ее, иностранец. – Она же не сопротивлялась.
