Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина
Ответить ей хоть что-то он не успел. В трубке стало тихо, Назар отнял ее от уха и глянул на экран. Перезванивать не рискнул — совсем уж нарываться в их ситуации было откровенной глупостью. Да он и сейчас не имел в виду ничего дурного, а она решила, что угрожает. Настолько не доверяла, что совсем ничего хорошего не ждет.
Между тем, единственное, что Назар подразумевал под приемами, которые ей не понравятся, это мнение Данилы по поводу их общения. Черт на него, если бы сам. Но был ведь сын. Их с ней сын. Их с ней сын, господи. Которого она сама научила, что отец — это что-то нормальное, хорошее, правильное, даже если живет не с ними. Шамрай это уяснил очень четко для себя во время одного из бесконечных монологов Даньки. Тот говорил, не смолкая, будто бы решил выложить о себе все и сразу, а он впитывал их разговоры, которых было совсем немного, будто бы это живительная влага под палящим солнцем. Когда они домой ехали, Данила засыпал, просыпался, говорил снова, очень расстраивался, что ему нельзя ехать на переднем сидении, а потом, усталый, в очередной раз проваливался в дрему. Он его в квартиру заводил полуспящего и едва переставляющего ноги от изнуренности и сразившей слабости после дороги. И ведь наверняка, едва проснется, запереживает, вдруг Назар не придет. Тянется же.
Вот только из его уст для Миланы этот аргумент был бы красной тряпкой для быка. Впрочем, она все воспринимала сейчас в штыки. И самое лучшее было бы оставить ее в покое и не лезть на рожон. Для них для всех так было бы правильно. По крайней мере, пока она не привыкнет.
Беда была в том, что сам Назар до одури боялся, что не захочет привыкать. Что запретит, что не пустит больше к мальчику. Этих драгоценных минут у него с Данилой было слишком мало и они были слишком яркими, на всю жизнь. Пусть он не до конца понимал, что именно случилось, уже тогда, в клинике знал, что нечто самое значительное за все время, что землю топчет.
А теперь, спустя сутки после приезда и спустя несколько после того, как нашел свою семью — нравится это кому-то или нет — постепенно раскладывал все по местам и все больше убеждался в том, что нельзя ему пороть горячку. Как угодно, но только не нахрапом. Милана бесится совершенно обоснованно, и от ее эмоций так много зависит в будущем, что лучше прямо сейчас под откос не пускать то, что еще может сложиться в их отношениях. Они родители, в конце концов, одного на двоих ребенка. И чем быстрее они научатся существовать рядом, тем лучше. У них у всех троих впереди адаптация, хочет она того или нет.
И только одно было ужасно. Вдруг, пока они с Миланой утрясают все эти сложные взрослые вещи, Даня своим маленьким детским сердцем переживет страх, что Назар больше не придет. Что он не интересен отцу. И допустить этого Шамрай не мог. Тем более, что у самого пригорало увидеть его снова как можно скорее.
Номером сына он обзавестись не успел и досадовал на себя, что не сделал этого. Написал Милане, чтобы сбросила — сообщение висело непрочитанным. Так прошло еще два дня. Он жрал себя. Ходил на работу. Бесился. Удивлял Марту, которая никогда не видела, чтобы хозяин зависал на балконе в облаке сигаретного дыма. Работа не помогала. Сигареты не успокаивали. В голове крутилась какая-то дурь. Периодически ныла Дарина, с которой нужно было еще поговорить, объяснить все, что случилось.
Еще, наверное, надо встретиться с адвокатом, обсудить перспективы, возможно ли вписать себя в свидетельство о рождении сына. Чтобы все было официально. И думать, как преодолеть сопротивление Миланы в этом вопросе, потому как фиг она разрешит.
Нанять им охрану. Этим, впрочем, Назар озадачился еще в Друске, в один из дней, когда подпирал стенку в больнице, ожидая, что его пустят в палату хоть на несколько минут. Как щелчок в голове: ни черта не закончилось, все только началось. Пока Стах на свободе — все еще впереди. А значит, теперь он просто обязан позаботиться о безопасности Миланы и Данилы, раз уж его развели как лоха в прошлом. Нужен был кто-то надежный, кого он знает всю жизнь и кто не подведет.
«Кандидат» нарисовался сам — буквально сразу. Костик.
«Ты говорил, звонить, бо твой номер у меня есть… а я теперь, сам понимаешь, без работы», — весело проговорил он в трубку. И за этого человека Назар ухватился тоже. Потому что он подходил по всем параметрам — и продолжительности знакомства, и умению выполнять любые поручения, и внутреннему благородству, проявившемуся так вовремя и без которого они не вытащили бы Даню.
«В Кловск переехать готов?» — отбрасывая все лишнее, спросил он главное.
«Да готов я, готов, иначе б не обращался».
«А семья?»
«Нет никакой семьи, в разводе сто лет».
«Не держит ничего?»
«Ни черта меня, Кречет, не держит».
На том и сговорились. И теперь Назар был спокоен хотя бы за этот тыл, хотя бы частично прикрыв его. За его семьей будут издалека приглядывать, чтобы если что, можно было вмешаться.
А еще… он искал детектива, созванивался с Лукашем, выяснял, насколько серьезно это дело поставлено в органах в данный момент, чтобы не для галочки, и самостоятельно поднимал старые контакты, еще со времен своей полукриминальной юности. Его задачей прямо сейчас было найти Стаха. Любыми путями, любыми средствами, и тут уж точно все приемы были хороши.
Знал, что Никоряков всех троих в итоге арестовали, но это фигня, килька мелкая. Интересно было другое. В доме в результате обыска нашли несколько незарегистрированных стволов и кипу документации, аккурат из сферы деятельности бюро экономической безопасности. Шамрай-старший попал по полной программе, и сейчас это было уже очевидно, но вряд ли кто жаждал взять его за жабры сильнее, чем его собственный племянник, который едва-едва начинал понимать всю бесповоротность и катастрофичность случившегося четырнадцать лет назад.
Из этого уже так просто не вылезти. Никто не вернет ни ему, ни Даниле, ни Милане прошедших четырнадцати лет. Целую маленькую жизнь их ребенка — никто не вернет. И каждый день, который проходил мимо, потому что Милана видеть его не могла, а Назар не решался снова ее бесить, Дане ничем не компенсировать.
На третий день Кречет сорвался. И в прямом, и в переносном смысле. Как сокол с перчатки, взмывая в небо, Назар ушел на обед в ресторан из офиса, а сам вместо этого сел в машину и поехал к дому Миланы, теперь имея сокровище — ее адрес. По телефону она его, может, еще и пошлет. Но из дома же при Даниле не выставит. Не сможет.
Так рассуждал он, набирая номер ее квартиры в домофоне. Запомнил цифры. Выучил.
Ждать ему пришлось долго. Домофон отключился, Назар набрал снова, трели звучали одна за другой, когда вдруг в динамике раздался негромкий мальчишеский голос:
— Кто там?
Дыхание перехватило. Каждый раз, когда он напрямую слышал, как Даня что-то говорит, перехватывало. Вот и сейчас…
— Даня, это я. Папа, — сказал он, а потом понял. Это мальчик из своей комнаты на втором уровне квартиры ковылял. Вот же черт!
— Ой, привет, заходи, — радостно вскрикнул Данька и следом раздалась электронная трель и щелкнул замок на двери подъезда.
Назар быстро вошел внутрь. Не помня себя, миновал консьержа. Кабинка лифта. Шестой этаж. Площадка и распахнутая дверь. А на пороге — мальчик в шортах и полосатой футболке, сжимающий в руке шлейку поводка. И… тревожное, крутящееся и фыркающее нечто у его худых ног с острыми коленками точно такой же формы, как у самого Назара.
Шамрай остановился, приблизившись, и спросил:
— Это кто? Енот-поводырь?
— Не-е-е, — рассмеялся Данька, — это енот Грыць. А мама, прикинь, хотела Пушком назвать.
— Пушком? — хохотнул в ответ Назар. — Ну да. Была бы домашняя летучая мышь, назвала бы Белочкой. Ты чего вскочил-то? Тебе же, наверное, пока лежать надо.
— Ты проходи, — сказал Данька, посторонившись, и принялся объяснять: — Если бы я не вскочил, то тебе бы никто не открыл. Я дома сам. Павлуши нет, а у мамы какие-то срочные пересъемки.
