Пепел между нами - Маргарита Дюжева
Боже, да зачем все это? Для чего я несу всякую ересь?!
Мне что от этого легче станет? Рубцы на сердце рассосутся? Или произойдет перегрузка памяти?
Ответ, прост. Мне хочется, чтобы Краеву тоже было больно.
И, кажется, я достигаю своей цели, потому что выглядит он хреново.
Ну! Давай же, Злата, радуйся! Прыгай от восторга! Смейся демоническим хохотом и танцуй. Ты заслужила.
Мне так весело, что сейчас стошнит…
***
— Давай оставим тему наших отношений за дверью, — хриплю, аж горлу больно, — взрослые свободные люди, имеем право делать что захотим, но говорить об этом не приятно, ни мне, ни тебе.
Смотрит исподлобья. Я не могу разобрать этот взгляд, моя проницательность дает сбой. Впрочем, как и все остальное. И с головой беда, и с сердцем, и вообще со всем организмом в целом. Меня ведет, и я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть, шумно выдыхаю и опускаюсь на стул.
— Злат, тебе плохо? — Миша уже рядом. От его прикосновений тепло, но больно. Я веду плечами, в попытке стряхнуть с себя его руки, но он продолжает держать.
— Миш, все хорошо. Просто голова закружилась. В роддоме предупреждали, что в первое время такое может быть. Сейчас отдышусь…
Отдышаться мне не дает громкий плачь из комнаты.
— Проснулся, — вздыхаю и все-таки выскальзываю из рук Краева.
— Тебе помочь?
Почему бы и нет. Раз хочет быть отцом, то добро пожаловать в мир полных памперсов и срыгушек.
— Тщательно мой руки и приходи.
Пока Михаил в ванной, я иду к сыну. Он лежит в своей кроватке и кажется таким крохотным, что на глаза наворачиваются слезы.
— Ты мой, хороший, — беру его на руки, прижимаю к груди и успокаиваю, неспешно покачивая, — сейчас мы тебя помоем, переоденем, накормим.
Выкладываю его на пеленальный столик и начинаю распаковывать.
— Что мне делать? — спрашивает Краев, заскакивая в комнату.
Нервничает, глаза блестят, руки подрагивают. На меня он даже не смотрит, зато не отрываясь следит за Артемом.
— На, выкини, — сую ему в руки теплый, полный свежего добра памперс, — замотай только поплотнее.
Пока Миша изумленно таращится на ароматный подарок, я обтираю ребенкину попу салфетками.
— Что любуешься? Выбрасывай. Или если хочешь, можешь забрать себе. На память.
— Кхм, — кашляет и скрывается на кухне. Слышу, как шуршит мусорный пакет и хлопает дверца ящика. Возвращается. Получает еще ворох использованных салфеток. Снова идет выбрасывать. — Что дальше?
— Дальше его надо помыть.
— Как? — в голосе неприкрытый испуг, — его ж взять страшно. Поломаешь.
Мне тоже первые дни в роддоме было страшно, сейчас уже попривыкла, хотя иногда сердце все равно заходится, от мысли, что могу сделать что-то неправильно и навредить.
— Вот, смотри, — поднимаю кроху со столика, переворачиваю пятой точкой кверху, — одной держишь. Второй моешь.
Краев стойко выдерживает показ гигиенических процедур, вникает, будто собрался в следующий раз сам это делать. Даже пытается самостоятельно надеть новый памперс.
— Молодец, — хвалю, но когда уходит выбрасывать очередные салфетки, по-быстрому переклеиваю липучки, так чтобы подгузник не сползал.
— Почему он кряхтит и чмокает?
— Есть хочет.
— Ты его кормишь только… — опускает взгляд, нервно сглатывает и снова поднимает его.
Грудь у меня сейчас большая, с ярко-выступающими венами, на два размера больше прежнего. И очень эффектно смотрится в глубоком вырезе старой футболки.
Почему-то эта мысль смущает. Я чувствую, как щеки предательски розовеют.
— Да, пока своего хватает. Ты на кухне подожди. Я покормлю и позову.
Кормить при нем — выше моих сил. В том, как ребенок сосет грудь нет ничего предосудительного и пошлого, но сама мысль, что взгляд Краева будет скользить по моей коже вызывает внезапный трепет и смятение.
Это слишком личное. А мое личное больше не связано с Мишей.
— Хорошо, — он не спорит, — я пока погрею чайник?
— Давай.
Хоть чайник, хоть суп. Мне все равно, главное, чтобы отошел, потому что кислорода снова не хватает.
Дождавшись, пока мы с Артемом останемся наедине, я опускаюсь на диван, даю ему грудь и отваливаюсь на мягкую спинку.
Что творится внутри меня — невозможно передать словами. Дикий коктейль. Кипит, бурлит, расплескивается. Я оправдываю все это гормонами, которые скачут как бешеные, и тем, что еще просто не до конца отболело. Потом станет легче, надо просто подождать.
Темка сосет жадно, как будто пару часов назад не хомячил. Причмокивает, пыхтит и даже умудряется блаженно постанывать. Смотрю, как сын ест и тут же испытываю очередной прилив. Напор молока такой, что только успевай глотать. Он старается, работает, пока не отваливается от титьки с блаженным:
— Мммм.
— Миш, мы все, — торопливо опускаю футболку.
Краев заходит буквально через секунду, словно стоял под дверью и ждал приглашения.
— Поел?
— Да. Теперь его надо столбиком подержать, чтобы воздух вышел.
— Можно. Я.
Вздыхаю:
— Можно.
Я ревниво наблюдаю, как он забирает ребенка. Показываю, как поддерживать голову, чтобы не запрокидывалась, вешаю марлевую тряпочку ему на плечо, торопливо убирая руки, чтобы не прикасаться к запретному телу.
Михаил на редкость хороший ученик, схватывает налету, старается. Но что подкупает больше всего, так это то, что ему не насрать. Видела я молодых папаш, которые только и мечтают, что сбагрить ребенка на руки кому-то другому. Этот не такой. Быстро избавляется от страха и уже уверенно держит, инстинктивно покачивая из стороны в сторону.
— Все так? — ему важно мое одобрение.
— Сейчас узнаем.
Миша хмурится, пытаясь понять, что я имею в виду, но тут раздается громкое и смачное:
— Бе.
Часть срыгушек на тряпке, часть — на ошалелом Мише.
— С боевым крещением тебя, Краев, — улыбаюсь и забираю сына к себе, — Иди застирывай, пока не засохло.
Он скрывается в ванной, а я прохаживаюсь по комнате, укачивая на руках уже сонного Артемку, и почему-то думаю о том, что из нас вышли бы отличные родители. Если бы «мы» были.
Глава 18
— Как Злата? — спросил Измайлов, — подвижки есть?
— Хрен его знает, — Краев неуверенно пожал плечами, — вроде оттаивает. Разговаривать хоть начали. Правда исключительно на тему сына.
— Что насчет вас самих?
— Ничего. Любая фраза на эту тему — табу. Сразу пять шагов назад. Поэтому никаких намеков, взглядов или попыток прикоснуться.
— Тяжко, наверное.
Краев махнул рукой:
— Лучше так, чем никак. Я рад даже тому, что могу просто приходить и видеть их.
— Терпения-то надолго хватит?
— На сколько потребуется, настолько и хватит.
У него было достаточно времени понять, что разговоры не нужны. Да и нет таких слов, которыми можно было бы исправить их ситуацию. Поэтому
