За поворотом новый поворот - Анна Корнова
— Я тобой, девочка моя, брежу. Поедем ко мне. Только не убегай, как тогда, — шептал Костя.
— Меня дома ждут, — очнулась Полина. — Пойдем, проводишь.
— Я на машине. Садись, поедем.
В машине Костя буквально набросился на Полину, хотел расстегнуть куртку, но она таким тоном сказала: «Перестань, мне неприятно», что все домогательства тотчас же прекратились.
Костя не мог понять, как он может быть неприятен. Хотелось разобраться: может, так цену себе Полина набивает, но это смешно — давно не девочка. Вероятно, это фригидность, но он слышал в гостинице её стоны под ним, помнит, как потекла Полина от его ласк.
— Ты долго собираешься меня мучить, — хотел спросить равнодушно, но голос предательски захрипел.
— Костя, я тебя не мучаю, просто я тебя не люблю, извини.
— Понятно. Я это тоже в детстве слышал: умри, но не давай поцелуя без любви. Мне лет тринадцать было. Но потом я вырос и многое узнал. Тебе тоже повзрослеть пора, — хотелось сказать что-то очень обидное, но Костя сдержался и с уважением отметил про себя свою сдержанность.
А Полина зашла в подъезд, с опаской открыла почтовый ящик, боясь обнаружить новую записку, и облегченно вздохнула — кроме предложения по замене пластиковых окон в ящике ничего не было. Про Костю она не думала.
А вот Костя ехал и думал про Полину, сначала со злобой и раздражением, потом с обидой: «Дура! Вообразила о себе!». Затем он позвонил своей давней любовнице Лере и поехал к ней ночевать. Позвонил не за тем, чтобы предупредить о своем приезде, а чтобы зря не промотаться по городу, если её не окажется дома. Правильно сказала Полина: «Есть такая удобная вещь, называется «телефон», Костя улыбнулся и отправил Полине сообщение: «Спокойной ночи, девочка моя! Не сердись». Потом заехал в аптеку и купил презервативы, он всегда, когда ехал к Лере, покупал презервативы: ему нравилось, как она их на него одевает губами.
ГЛАВА 22
Полина с полной сумкой пластиковых лотков в очередной раз поехала к Александру в больницу. Она ко всему, что касалось здоровья, подходила очень ответственно, как, впрочем, и ко всему остальному. Поэтому в сумке были лотки с холодцом (необходимо есть для роста суставного хряща), с жареной в сухарях цветной капустой (укрепляет кости после перелома), с паштетом из говяжьей печени (лидером по содержанию витаминов группы В, необходимых для формирования коллагенового каркаса). Полина узнала, что при заживлении переломов рекомендуется включать в меню креветок, брокколи и крабов, но покупать эти продукты финансовое положение ей не позволяло, а брать деньги у Александра, хотя он и предлагал, не хотела.
Галина Павловна осуждающе смотрела на сборы:
— Ты бы к матери в больницу такие сумки носила, как к чужому мужику тащишь.
— А я именно такие и носила, — напомнила Полина, но Галина Павловна равнодушно отвернулась.
Прежде Полина обязательно стала бы переживать, с дрожащими губами напоминать, как она, договариваясь со сменщицей, каждый день ездила к матери в больницу на другой конец города, навьюченная, как верблюд. Но теперь что-то в ней незаметно менялось. «Она имеет право высказать свои претензии? — думала Полина о матери. — Имеет. А я имею права не обращать внимания на претензии, которые считаю необоснованными? Имею».
Галина Павловна тоже почувствовала перемены, происходящие в дочери. Как любая властная мать, она привыкла командовать, не задумываясь о последствиях своих слов, и не хотела отпускать своего ребёнка, неважно, будь ему хоть семь, хоть тридцать семь лет. Но неожиданно всегда послушная, не способная, по мнению матери, самостоятельно жить, Полина начала строить равноправные взрослые отношения.
— Мужик-то хоть стоящий? — Галина Павловна кивнула на приготовленную в больницу сумку.
— Мам, я же тебе рассказывала. У него никого нет, с работы сиделку наняли через фирму. Деньги большие платят, а приходит какое-то чучело бездушное. Медработник, должна ему массаж делать, помогать восстанавливаться, а она с таким видом заходит, типа, «ну, сколько мне ещё на вас смотреть!»
— Раз работа сиделку оплатила, значит, стоящий мужик, — примирительно произнесла мать.
Полина не кривила душой, когда сказала матери, что ездит в больницу, поскольку её знакомый совершенно одинок, но эти поездки, как ни странно, были приятны: Александр, весёлый и шумный, одним своим видом развеивал всякие мысли о бренности нашей жизни, которые обычно нас посещают в больничных стенах.
В ту среду палата, где лежал Алесандр, была залита весенним солнцем, и сам он блаженно жмурился, подставляя лицо солнечным лучам:
— Ну, наконец-то ты про меня вспомнила! А то я уже подумал, что весна закружила мою строгую блондинку, и она строгость всю свою растеряла, а меня, старого инвалида, вычеркнула из памяти.
— Как видите, Саша, не вычеркнула. Врач что говорит?
— Ты на врача стрелки не переводи, давай рассказывай, как проводишь весенние деньки. Только помни: моральное падение страшнее физического.
Полина не поняла, впрочем, как и всегда, когда разговаривала с Александром, это он шутит или серьёзно спрашивает. Но, на всякий случай, начала подробно рассказывать о том, как собирается создавать свой сайт, как фотограф делал профессиональные снимки её торта, а заодно и её семьи.
— Ты бы мне фоту свою скинула. Я её поставлю на заставку телефона и скучными больничными вечерами, когда позвонят, буду думать, что это ты обо мне вспомнила.
— А мне вечерами, раз в месяц, иногда чаще, кто-то звонит и молчит.
— Звонки с разных номеров?
— С одного.
— Перезванивала.
— Нет, боюсь.
— Это правильно. Можно на крутой денежный развод попасть. Ты мне номерок этот оставь, мне его пробьют коллеги.
— Спасибо! Но это не срочно, а, может, больше и не позвонят. Вы давайте поправляйтесь. Я там паштет в холодильник поставила. Скажите, чтобы Вам сиделка на завтрак хлеб мазала. Кстати, а где она?
— Гуляет где-то наша проказница. Ведь весна.
Полина хихикнула. На этот раз она точно поняла, что Александр шутит: представить дебелую, всем вечно недовольную сиделку охваченной весенним безумством было смешно.
А дома её встретила возбужденная Галина Павловна:
— Где тебя носит! Я звоню — телефон, как всегда, выключен.
