Знаки внимания (СИ) - Шатохина Тамара

— А откуда он там взялся, если был на втором этаже?

— Из окна выпрыгнул. А в автомате не перекосило патрон, не заело какой-то там механизм — он просто не захотел стрелять.

— Мистика… — мы обе помолчали, не представляя себе — что тут еще можно сказать?

— Если дед рассказал, значит, тогда… даже не знаю…, наверное, это было настоящее потрясение, потому так и запомнилось. Давай дальше — про марку, — поторопила я бабушку.

— Дальше? А дальше они брали город Потсдам — танковая дивизия генерала Поппеля, в которой он служил водителем грузовика. Это тот самый Потсдам, — оживилась она, — где парковый и дворцовый комплекс Сан-Суси. Где-то в тумбочке валяется альбом, старый — еще мама покупала. Хочешь — найду сейчас? Ну, потом покажу тебе — там фонтаны, статуи, трава такая идеальная, будто ненастоящая, вековые деревья… А я высматривала на тех фотографиях самый большой дуб, самый старый и огромный. Потсдам недалеко от Берлина… дед брал и Берлин, ну, ты это знаешь — есть медаль за взятие. Он не рассказывал, почему бойцов танковой дивизии пешими бросили на взятие города, но, наверное, на то были причины. Мы еще детьми думали об этом и решили что погнали, скорее всего, тех, которые остались «безлошадными». Уличные бои, узкие улицы… фаустпатронщики жгли машины и танки…

— Дед и еще один солдат совершенно случайно оказались в том доме и в том самом кабинете. Он рассказывал, что одна из стен — торцевая, полностью состояла из небольших, ювелирно сделанных деревянных ящичков, где-то 10 на 10 сантиметров. На каждом был порядковый номер и ручка размером с большую пуговицу. А внутри — ювелирные изделия и золотой лом без камней, один только металл, а где и готовые уже зубные коронки. Все это на исписанных бумажках — заполненных квитанциях, очевидно. Тут я должна тебе признаться, как лично я отношусь к мародерству в этом конкретном, отдельно взятом случае — с полным пониманием и одобрением, — криво улыбнулась бабушка.

— Потому что не понимаю другого — мы все видели снимки разрушенного Петродворца и только ли его? Знаем о почти тотальном разорении оккупированной территории и о том, как много национальных ценностей, вывезенных немцами, наши так и не нашли. А мы потом бесплатно реставрировали картины из немецких музеев, возвращали после войны многие дорогостоящие трофеи…, когда наша страна еще лежала в руинах. Когда теми своими ценностями, что все же нашлись в Германии, приходилось расплачиваться с американцами за ленд-лиз и зерно. Да та же «Янтарная комната»! Широкие и красивые жесты хороши, если делая их, ты не лишаешь куска хлеба тех, за кого в ответе. Нас лишали, покупая дружбу бывших врагов. И где она теперь, кто помнит хорошее?

— Не сотрясай, бабушка, — улыбнулась я, легонько толкнув ее плечом. Она любила поговорить о политике, яростно отстаивая свое мнение.

— Да… то золото из ящичков перекочевало в солдатские вещмешки. И если бы оно досталось тогда их семьям, то я сказала бы, что восторжествовала справедливость и этим хотя бы частично компенсировались годы и ужасы оккупации, страшной послевоенной нищеты и голодовки, дедовых ранений и туберкулеза, который настиг его по возвращению домой — сказались фронтовые лишения…

Пару раз мигнув, зажглись лампочки в люстре. Мне тогда подумалось, что совсем не ко времени. Я выползла из-под одеяла и задула ставшие бледными огоньки, переставив подсвечник с исходящими дымком огарками на подоконник. Оглянулась и обвела взглядом комнату. Она была обставлена мебелью, которую своими руками смастерил тот самый мой прапрадед, о котором шла речь.

В центре помещения — круглый стол со столешницей, выложенной мозаичным узором из разных пород дерева. Вокруг него стулья с высокими изогнутыми спинками с резным медальоном в самом верху — поющим в листьях соловьем. В одном углу комнаты большое зеркало в деревянной раме сквозной резьбы, с пузатой тумбой о двух дверках и потайным отделением. В другом углу — массивный тяжелый шкаф с узорными накладками на уголках.

А у стены — широкая кровать с высоким изголовьем из сплошной деревянной панели с барельефом на ней — русалки, камыши, сучковатое дерево. И видный парень, еще цепляющийся за ветку, но уже сдавшийся, тянущийся к воде и пожирающий глазами приподнявшиеся над водой полные русалочьи груди. А над барельефом вершина изголовья — резная корона кровати, сплетенная из цветов и листьев. На стенах комнаты — картины в широких узорных рамах… предок был талантище. Что еще оставалось ему делать, как не учиться резьбе по дереву, когда больше года он валялся в постели, обессиленный и ослабленный туберкулезом?

— А что было дальше? Куда делось золото? — вернувшись на кровать, опять торопила я бабушку. Яркую люстру выключила, оставив только свет в соседней комнате.

— А-а-а… перед отправкой домой их часть построили и зачитали приказ о мародерстве. Если бы нашли — полевой суд, а там уже все понятно. Они с товарищем зарыли золото в снарядной воронке под огромным приметным дубом в парке возле дворца Сан-Суси. Так в солдатских вещмешках и зарыли. Там, наверное, и лежит до сих пор.

— А вот это сильно вряд ли, — задумчиво протянула я, — после войны все проверяли на мины, разминировали.

— Э-э, нет, — хитро улыбнулась бабушка, — в то время миноискатели реагировали только на железо — Паша говорил. Так что… А у деда остался только портсигар белого металла, всего на один слой тонких дамских папирос. И сам тонкий, элегантный. Может, только благодаря ему и есть мы с тобой. Иногда такое зло берет! — завелась она опять, — они же потом сами… вагонами, составами, для себя лично тянули, сволочи!

— Не сотрясай, ба, смысл? — обняла я ее.

— И правда — хоть обтрясись…

Она взяла со стола коробочку с маркой и прошла в угол — к зеркалу. Наклонилась, нажала рычажок под тумбочкой и спрятала марку в выдвинувшийся потайной отдел. Рычаг щелкнул, и даже щелочки не осталось — только замысловатая резьба по дереву.

— Ее цену Паша тогда узнал только приблизительно — около миллиона в долларах, туда-сюда…, а сейчас — Бог ее знает? Тоже немало, наверное, я даже думаю, что это никакая не тайна, можно поискать те сведенья, что в свободном доступе — вещь известная. А в то время интернета еще не было, пришлось осторожненько выспрашивать у знатоков, объясняя интерес тем, что дед видел ее где-то на войне, в рамочке на стене… в общем — объяснить убедительно, очевидно, не получилось. После этого у нас был обыск, Катюш. Очень аккуратный обыск, но в своем доме разве не заметишь?

А твои родители отказались от нее и можно подумать — осчастливили тебя! Это очень опасная штука и продать ее невозможно — отберут и хорошо, если живыми оставят. Бессмысленно даже и пытаться. Положишь потом в банковскую ячейку, но только когда будешь сама зарабатывать, когда появятся деньги, чтобы открыть счет. Тогда и спрячешь туда… и вот это тоже.

Она вынула из ушей и протянула мне длинные старинные серьги.

— Вот так будет понятно. Марку не нужно светить, а серьги покажешь… ненавязчиво так, как оправдание — они дорогие, хоть и серебро — свекровь мне подарила.

— Ты, как Штирлиц, ба — шифруешься, легенду мутишь, туману напускаешь. Забери пока, куда мне сейчас? Неужели все так страшно? Вроде столько лет прошло, — недоверчиво пожимала я плечами.

— Я думаю, что лучше перестраховаться и поосторожничать. Береженого Бог бережет, так же? Большие деньги всегда были и будут опасны.

Глава 3

Возле приемного покоя областной больницы нас уже ждут. Рослый медбрат идет следом за Ваней, который упрямо тащит меня на руках.

— Ну и тащи, раз тебе делать нечего, — сдаюсь я, потому что запросто могла проехаться на каталке.

После врачебного осмотра выясняется, что у меня действительно только сильные ушибы да порез. Под уколами с местной анестезией я болезненно дергаюсь и цепенею, а потом рану шьют и накладывают повязку. К счастью, я не вижу этого — между мной и операционным полем установлена ширмочка. Но когда дело подходит к концу, все внутри уже спрессовано в нервный дрожащий комок, расслабиться никак не удается, на вопросы медиков отвечаю напряженным дрожащим голосом, и опять мне что-то колют. Потом делают рентген плеча и ребер, на гематомы, которыми наливаются предплечье, бок и бедро, медсестра бережно наносит пахучую мазь.