Эдна Фербер - Вот тако-о-ой!
– Майкл хорош, – заметила она в день их первой встречи с Селиной в разговоре с последней, – когда ему скажешь, что именно надо сделать, и он непременно сделает. Но один только Па может что-нибудь придумать. Па – как генерал а Майкл – тот только капитан. Ну так вот – Па будет за городом завтра, и я, вероятно, приеду с ним. У меня назначено собрание Комитета, но я могу его пропустить.
– Ты говоришь, отец твой будет за городом? Где же это?
– В ваших местах. На ферме.
– Но что там для него интересного? У меня маленькая ферма, двадцать пять акров огорода, и половина этого участка почти круглый год под водой.
– Уж Па найдет ему применение, не беспокойся. Он не любит много разговаривать, но он всегда думает о том, как устроить все получше.
– Но это далеко. Мили, много миль, на окраине Верхней Прерии.
– Ну, если ты проделала эти мили на твоих лошадях, Селина, то, я полагаю, одолеем их и мы с Па на его серых, которые брали рекорд – милю в три минуты или три мили в минуту, не помню точно. Или в автомобиле, хотя Па терпеть не может автомобиль. Майкл – единственный человек в нашей семье, который любит ездить на автомобиле.
Какая-то нелепая гордость поднялась в душе Селины.
– Я не нуждаюсь в помощи. Право же не нуждаюсь, Юлия, дорогая. Это только сегодня так все неудачно. Никогда раньше так не бывало… нам хорошо жилось, Первусу и мне. Смерть Первуса была так неожиданна, и я растерялась. Страшно испугалась. Из-за Дирка. Мне хотелось, чтобы у него было все, что ему нужно. Чтоб его окружали прекрасные вещи. Мне хотелось, чтоб жизнь его была красива… Жизнь может быть так безобразна и бессмысленна, Юлия. Ты этого не знаешь. Не знаешь.
– Ну вот, оттого-то я тебе и толкую сегодня, что надо делать. Мы поедем за город завтра, Па и я. У Дирка будет все, чтоб жить прекрасно. Об этом мы позаботимся.
Но Селина возразила:
– Но я хочу сама об этом позаботиться, вот в чем дело. Сама сделать все для него. Я сумею. Только от меня он должен получить все, что украсит ему жизнь.
– Но это эгоизм, Селина!
– Я этого не думаю. Ведь я хочу жить только для Дирка.
На другой день, около полудня, Верхняя Прерия, заслышав непривычный шум мотора, кинулась к окнам и калиткам и была немало поражена, увидев Селину де Ионг в ее бесформенной фетровой шляпе и сияющего Дирка в блестящем красном автомобиле, мчавшемся по Гельстедской дороге и перепугавшем всех фермерских лошадей. Куда девалась кляча де Ионгов, собака Пом и повозка с овощами? Верхняя Прерия пребывала в состоянии неудовлетворенного любопытства целых двадцать четыре часа.
Идея такого помпезного возвращения принадлежала Юлии; Селина подчинилась, она слишком была утомлена, чтобы спорить с кем-нибудь. Захоти Юлия отправить ее в Ай-Прери в башенке на спине слона, Селина бы и на это согласилась, – скорее, не могла бы протестовать.
– Я вас доставлю домой в один миг, – энергично заявила Юлия. – Ты похожа на привидение, а малыш – совсем сонный. Я позвоню папе, и он отошлет твою тележку на ферму с кем-нибудь из своих конюхов. Предоставь все мне! И неужели ты никогда еще не ездила в автомобиле? Ничего в этом нет особенного. Я люблю больше лошадей, и Па тоже.
Дирк принял новость, как нечто вполне естественное, приспособившись быстро, как все дети, к перемене их положения. Малыш даже заявил важно, что у него будет непременно такой же автомобиль, когда он вырастет, и он будет мчаться даже быстрее, чем этот.
Ян Стин в первую минуту лишился от изумления дара речи.
Пока не прибыла тележка с лошадью, он считал, что та и другая таинственным образом пропали, а вдова де Ионг сошла с ума, чего и следовало ожидать.
На следующий день в легком фаэтоне, запряженном парой чудных серых, приехали Огаст Гемпель с Юлией. Но медленно поворачивавшийся мозг Яна больше не способен был уже воспринимать новые сюрпризы, и приезд этот оставил его довольно спокойным.
За двенадцать лет, отделявшие Гемпеля-мясоторговца от Гемпеля-учредителя общества упаковочных складов, он приобрел некоторый лоск и вальяжность. Весь седой в свои пятьдесят пять лет, краснолицый, он говорил почти без акцента, но вплетал в свою речь множество идиоматических выражений американских задворков.
За последние годы он стал туговат на ухо, так что, когда с ним говорили, он с усиленным вниманием глядел на собеседника, чтобы понять то, чего не мог расслышать. Одет Гемпель был в серый костюм, мягкую шляпу и ботинки с мягкими носами. Все это было дорогое и модное, но выглядело на нем, словно с чужого плеча.
Хозяйство Селины он осмотрел опытным быстрым глазом и спросил коротко:
– Желаете продать?
– Нет.
– Правильно. Через несколько лет эта земля будет стоить хороших денег.
Ему понадобилось не более пятнадцати минут, чтобы оценить всю собственность Селины от полей до риги, от риги до дома.
– Ну-с, так что же вы намерены делать, Селина?
Они сидели в прохладной маленькой гостиной, освещенной старинной голландской люстрой, разливавшей мягкий свет в комнате с тремя полками книг и прочим незатейливым убранством, придававшим гостиной уютный вид.
Дирк тем временем во дворе с одним из мальчиков Ван-Ройсов разглядывал серых рысаков Гемпеля. Ян возился на поле. Селина крепко стиснула свои руки с короткими обломанными ногтями, с загрубевшими и мозолистыми ладонями, руки, по которым, казалось, можно было прочесть всю историю последних двенадцати лет ее жизни.
– Я намерена остаться здесь работать на ферме и сделать ее доходной. Я сумею. Будущей весной моя спаржа начнет окупать расходы. Я больше не буду сажать обычные овощи, во всяком случае много. Хочу сделать упор на самый изысканный товар, для комиссионеров с Уотер-стрит. Хочу осушить дренажем низкие места. Удобрить их. Эта земля годами пустовала. Теперь она должна стать урожайной, если ее хорошо подготовить. А Дирк будет ходить в школу. В хорошую школу. И никогда мой сын не будет торговать на Сенном рынке. Никогда. Никогда.
Юлия зашевелилась на стуле, и шелк и бисер ее платья зашелестели. Она почувствовала свою беспомощность перед железной решимостью в тоне подруги.
– Да, но как же ты Селина?
– Я?
– Ну конечно. Ты говоришь так, словно ты-то сама не в счет. А твоя собственная жизнь? Существует уйма вещей, которые могли бы и тебя сделать счастливой.
– Да, моя жизнь не идет в счет. Я буду жить только для Дирка. Со всем другим я покончила. О, это вовсе не значит, что я разочарована в жизни, или чувствую себя побежденной, или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать, что я начала свою жизнь с ложными идеями. Теперь я вижу, в чем мои ошибки. И я должна уберечь Дирка от таких ошибок.
Тут Огаст Гемпель, раскачивавшийся на своем стуле и пристально глядевший на Селину, пока она говорила, принялся с отсутствующим видом рассматривать в окно своих серых.
