Пат Бут - Сестры
Джули Беннет проследила за его взглядом… и за его мыслями. Она вновь возвратилась к вчерашнему вечеру. В маленькой столовой был сервирован ужин на троих, но она ужинала в одиночестве, то и дело поглядывая на свои наручные часы от Картье, инкрустированные бриллиантами и изумрудами. Но минуты равнодушно отсчитывали время, а ярость все нарастала внутри ее. Она посмотрела направо и налево, на пустые безмолвные стулья. Место Джейн. Место Билли.
Джули Беннет была всемирно известной и преуспевающей романисткой. Она знала все о сюжетах и мотивации поступков персонажей, о том, что бывает в жизни, а чего нет. Ошеломленная увиденным вчера у бассейна, она оставалась твердой в своих умозаключениях. Они стали любовниками или скоро ими станут, если один из них все еще чувствует себя виноватым. Сама Джули слишком давно забыла о чувстве вины.
Ее терзал ураган ненависти, но внешне она оставалась спокойной. Она давно выработала в себе эту манеру. С того самого дня, как они зарывали ее отца в сырую кладбищенскую землю (вранье ее матери насчет «причины смерти» все еще стыло грязью, липло на ее губах), она жила бездушной жизнью машины, производящей деньги: ее пальцы касались клавиш пишущей машинки, но слова шли не из сердца, а из лишенного любви и сочувствия ума. Она не задумывалась, она просто делала свою работу, и эта работа не имела никакого отношения к искусству. Боль не ушла, но острота ее притупилась. В укромном уголке ее памяти гнездились воспоминания и жили чувства, от которых она отгородилась неким защитным рвом, и они застыли немыми памятниками ее прошлого. Пока Джейн, изменив все, не разбудила таящихся в глубине бесов.
Музыка, звуки которой лились по всему дому прошлой ночью, изменила ее настроение. Меланхолия Мендельсона, его Концерта для скрипки ми минор. Заунывная, тягучая красота плачущей скрипки была прекрасным фоном того, что она задумала совершить. Окруженная музыкой, она разрабатывала свой план, как сюжет одного из своих романов. Но он будет написан не в желтых блокнотах, которые она любила использовать для черновиков на первых порах работы над романом, а на извилистых тропах ее мозга, и теперь сюжет разрастался тем скорее, чем дольше отсутствовали два главных героя, которые сами претворяли роман в жизнь.
Билли и Джейн не замечали вспыхивавших между ними электрических разрядов. Зато их видели все, сидящие вдоль длинного обеденного стола, все, только не они; и кое-кто из наиболее отважных гостей в самом конце стола захихикал в ответ на чей-то театральный шепот: «Похоже, любовничек не слишком хорошо приучен к дому».
– Если ты дернешь в Лос-Анджелес, я поеду с тобой, – настойчиво прошептал Билли.
– Нет! – Джейн резко покачала головой, подтверждая свое решение. – Билли, ты не можешь. Я думаю, что… нет, я не могу. Она же моя сестра. И, как бы там ни было, что будет с твоим творчеством? Все твои работы и возможность рисовать – здесь, в Лос-Анджелесе у тебя ничего нет. А здесь есть все.
– Здесь у меня не будет тебя. – Большие карие глаза Билли затуманились от возникшего перед его глазами видения, словно облитого лунным светом. Ему казалось, что он даже может попробовать его на вкус.
– Билли, это была ошибка. Нам не стоило… Это было безумие. И ты это знаешь.
– Нет, Джейн. Не говори так. Я ведь люблю тебя. На самом деле люблю. И ты знаешь об этом. Все было так прекрасно. Так дьявольски прекрасно… – Он шептал эти слова одной ей, но гости вокруг насторожились и стали прислушиваться.
– Это было сумасшествием, Билли. – Голос Джейн звучал твердо. – И я люблю тебя. Правда, люблю. Но зачем еще больше это осложнять? Пожалуйста. Не надо ничего портить.
– Да я, черт побери, ничего и не порчу. Боже, Джейн, я же люблю тебя! – в отчаянии почти выкрикнул Билли.
– Билли, Джейн, можно нам узнать, о чем вы шепчетесь? Это, кажется, интересно. Мы просто чувствуем себя выбитыми из колеи.
Джейн вскинулась, как от разрыва гранаты, при этих словах Джули.
– Я говорила Билли, что скоро собираюсь отправиться в Лос-Анджелес, вот и все, – выпалила она. В подобных ситуациях, когда приходилось отвечать, почти не задумываясь, она знала, что лучше как можно ближе держаться правды.
– Ах, дорогая моя, как это печально. Бедняжка Билли, он теряет тебя, это ужасно. Так ведь, милый? Всем нам придется расстаться с тобой, но особенно будет скучать Билли. Он любит поговорить с кем-нибудь из сверстников. Он так горюет, вечно общаясь со взрослыми.
– Общаясь с тобой. – Сверкнув глазами, Билли уставился в стол, а гости навострили уши, предвкушая разворачивающуюся за обедом драму.
– Билли сам из Лос-Анджелеса, – продолжала Джули. – Но ты, Джейн, уже, должно быть, знаешь об этом. Я уверена, что он выложил тебе все про себя. Я, знаешь ли, всегда говорю, что Лос-Анджелес напоминает быстрорастворимые блюда – сплошь орешки, кукурузные хлопья и фрукты. Поразмышляй над этим, потому что Билли тоже немного похож на такое блюдо. Отличная пища. Держит меня в форме. – Она недобро рассмеялась.
Некоторые за столом подхватили эту тему. Критика Лос-Анджелеса была привычна в пустыне, где деньги сколачивались на год-два раньше, где люди казались на несколько лет старше, чем в городе, и где «индустрией» был исключительно кинобизнес.
– Вот и славно, Джули. В этом случае Билли заслуживает медали. Непохоже, чтобы тебя хоть что-нибудь могло удержать в форме, – не задумываясь, парировала Джейн. Джули смерила ее ледяным взглядом.
– Как мило с твоей стороны, что ты это заметила. Ты так любезна. А скажи мне, дорогая, Билли уже показал тебе свои картины? Обычно приходится осмотреть все, что может продемонстрировать Билли, прежде чем он позволит взглянуть на свои шедевры. Но тебе нужно настоять, они того стоят. Презабавные вещицы, смешнее, чем Вупи Голдберг в свои лучшие дни. Ничего не имеют общего с действительностью, могу обещать. Живот надорвешь со смеху. Предварительно посети одно место, послушайся моего совета.
Появление главного блюда притупило остроту момента. Это было истинное произведение искусства – нежные розовые кусочки английского ягненка в соусе из портвейна, уложенные как лепестки цветка вокруг зеленой клумбы – суфле из спаржи. К великой радости Даниэля Гэлвина принесли еще белого бургундского, на этот раз необычайно долгой выдержки «Лафит Ротшильд» 61-го года. Это произвело на него впечатление – такие бутылки шли в Нью-Йорке по четыреста долларов.
Билли Бингэм вскочил, глаза его метали молнии. Он швырнул на стол салфетку и выбежал из столовой.
– О Господи. Наверное, я как-то не так выразилась. Ах эта молодежь! Она такая чувствительная, правда? Джейн, ты не думаешь, что тебе следует догнать его и извиниться за меня? Нам не нужны слезы и истерики, иначе мне придется перевернуть игрушечный буфет, чтобы все стало на свои места.
