Пат Бут - Сестры
– Скоро стемнеет. Давай остановимся и посмотрим, как садится солнце, – голос Билли с трудом перекрыл вопли и завывание ветра.
Вместо ответа Джейн крепче обхватила его за пояс, вдавливая напрягшиеся соски ему в спину. На горы сползает ночь, а она здесь одна, с юношей, который продает свое тело, чтобы купить право на мечту. Одна, наедине с его телом, которое принадлежит ее сестре. Джейн поежилась от этой недозволенной мысли и от воспоминаний о бронзовом загаре этого тела и о щекочущем ей ноздри потрясающем запахе. Они были здесь одни, на этой сумеречной пыльной дороге.
Скрежет и сотрясение сменили плавный полет; мотоцикл затормозил, остановился, и мотор заглох. Внезапная тишина обступила их; в ней отчетливее стали мысли и яснее намерения. Секунду они стояли неподвижно – застывшая статуя, два тела, в осторожных объятиях сжимающие друг друга, хотя осторожность была уже излишней. Они лишь продлевали миг не высказанного пока признания, потому что тогда истинный повод для их близости выступил бы на поверхность.
Билли оглянулся через плечо на Джейн, а она слегка отпрянула от него и смотрела прямо ему в глаза, наблюдая, как он подыскивает нужные слова. Она понимающе улыбнулась ему в ответ, подбадривая и вдохновляя.
«Говори же, художник, – означала ее улыбка. – Скажи мне, что ты хочешь меня не меньше, чем признания, успеха и увенчанного славой будущего. Я хочу услышать, как ты признаешься мне в этом. Ну же, обратись ко мне языком, а не только кистью и своими красноречивыми руками».
Билли боролся с нахлынувшими чувствами, и тени прыгали у него за спиной. Солнце отчаянно пыталось противостоять всепожирающей победительнице-ночи. Позади него разъяренное огненное светило, красно-оранжевое в синеве вечерних небес, застыло на верхушке горы, посылая последние лучи привета, отражающиеся в хромированной стали мотоцикла, и вырисовывая прекрасный профиль юноши на фоне чернеющей пустыни. Потом солнце внезапно опустилось, исчезло за Джасинто, и мир погрузился в непроглядную темень, в которой вспыхивали лишь далекие отважные звезды.
Вдохновленный темнотой, Билли наконец решился.
– Я хочу тебя, Джейн, – просто сказал он.
Джейн почувствовала, как воздух вырывается из ее раскрытых губ, легкие сжались, а сердце отчаянно забилось. Даже если она ступит на эту необитаемую землю любовной схватки, все равно ее мысли вступят в противоречие с чувствами. Это же любовник ее сестры. Джули, которая и без того много страдала, снова будет предана. И кем? Своей плотью и кровью. Еще раз.
Но жаркий огонь юности разгорался в теле, он отметал сомнения, игнорировал предупреждения. Это был ее личный счет, и нечего впутывать сюда Джули. Какие тут могли быть обязательства? И какое, в конце концов, Джули имела право на Билли, какие у нее были преимущества? Использовать его бедность, его стремления и молодость было бесстыдно, непристойно, преступно. Она просто злоупотребляла тем, кто достоин лучшей участи, тем, кто уже почти готов получить то, что он заслуживает.
Поэтому она приникла к нему, опустив руки на его горячую твердую плоть. Приблизив к нему свое лицо так, что можно было ощутить его дыхание, она прошептала:
– Возьми меня, если хочешь…
Облегчение и желание отражались на лице Билли. Он развернулся к ней лицом, перехватывая сильными ногами грушевидный бензобак мотоцикла, и оказался прямо перед Джейн на восхитительно тесном, сблизившем их сиденье.
Несколько сладких мгновений они смотрели друг другу в глаза, подобные двум голодным детям, охваченным благоговейным трепетом и не знающим, с чего начать.
Руки Билли преодолели те несколько дюймов, что разделяли их; он взял в руки ее груди, страстно глядя ей в глаза. Через ткань майки ее холмики потянулись навстречу ищущим пальцам – живые, напряженные, тугие, как кожа на барабане, трепещущие от страсти. Его руки скользнули ниже, но Джейн предупредила его движение. Мексиканский кожаный ремень, стягивающий ее джинсы в талии, был расстегнут, майка свободно облегала тело. Он приподнял хлопчатобумажную ткань, медленно, благоговейно, все еще глядя ей в глаза и вздрагивая от мысли, что эта красота скоро будет принадлежать ему. Потом, все еще трепеща, он позволил себе скользнуть глазами ниже. С осознанием своей красоты она доверчиво оперлась на него подбородком, подставляя для ласки свою грудь – две совершенные статуэтки, гладкие, гордые, уверенные в своей непревзойденности. Билли жадно воззрился на медово-коричневую кожу и острые бледно-розовые нежные соски, венчающие идеально вылепленные округлые белые конусы. Они стояли перед ним сами по себе и смеялись над его страстью, насмехались над серьезностью, с какой он относился к ним, полные сознания, что они – тот идеальный образец, по которому можно оценивать все прочие формы. Дрожа от искушения, Билли Бингэм обдал эту сияющую грудь своим горячим дыханием, решившись нарушить воображаемую ранее картину чувственным прикосновением.
Его изумленные пальцы медленно обвели контуры ее груди. Кремовая бархатистая кожа была упругой и эластичной – горячей и влажной от тончайшей паутинки пота, выступившего на ее теле на заре возбуждения. Он положил руки ей на грудь, и отвердевшие соски поднялись навстречу прикосновению его влажных ладоней. Потом он наклонился к ней; его язык застенчиво пробивался сквозь пересохшие губы.
Джейн тихо, как ветерок, застонала, почувствовав прикосновение его языка к соску, все ее тело содрогнулось, предвосхищая сладостную нежность. Тяжесть ее налившихся грудей была почти непереносимой, кровь запульсировала по всему телу, наполняя энергией все, чего касался возлюбленный. Ее грудь была в плену губ Билли; Джейн выгнула спину и откинулась на горячую влажную кожу сиденья, освобождаясь от грубой ткани голубых джинсов. Они спускались все ниже, сползали с ягодиц, раскрывая идеально вылепленные бедра, стягивая за собой уже промокшие трусики. Измученная борьбой с одеждой, взволнованная все убыстряющимся ритмом страсти, она вытянулась, отрываясь от удерживавшего ее рта. Руки ее были закинуты за голову, спина упиралась в верхний край пассажирского сиденья «Судзуки», а длинные ноги раздвигались все шире. По ее лицу блуждала слабая улыбка наслаждения, ее умиляло выражение робости в глазах Билли. Она знала, чего хочет, знала, что неотразима. Ее обнаженная грудь вонзалась в черный бархат неба. А внизу, при свете звезд, набухали розовые, как цветы персика губки – ее мерцающая, с ароматом мускуса, шелковистая сердцевина, обрамленная грубой сырой тканью линялых джинсов, все еще закрывающих ноги.
Каким-то астральным чутьем Билли услышал молчаливый приказ. И бросился исполнять его, повиноваться ей, обвившей его голову руками.
