Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева
Отцовская квартира была недалеко от той, которую Хрусталев снимал после развода, но встречались они не больше чем три-четыре раза в год. Обязательным при этом был обед всей семьей в день отцовского рождения.
Хрусталев взял одну из своих пятизвездочных бутылок, купил у сморщенной старухи букет сирени и отправился. Позвали на шесть. Он слегка опоздал. Наверное, Аська испереживалась.
Стол был уже накрыт, пахло очень вкусно. Нина, его мачеха, была большой мастерицей во всем, что касалось быта: чистота у них всегда идеальная, полы сверкают, скатерть — белее снега, еды очень много и разнообразной. Нина готовила свои национальные блюда, а тетя Вера, домработница, свои. В специальном горшочке было Асино любимое «пастецо», мясная запеканка по-армянски, сациви и суп из кизила, который Нина всегда разливала по глиняным плошкам. Тетя Вера уже принесла из кухни блины с черной икрой и целиком запеченную утку с яблоками. Хрусталеву нравилось, что Нина сохраняет в застолье восточный колорит. Вот эти, например, глиняные плошки для супа из кизила прекрасно уживаются рядом с чешским стеклом, а горячий лаваш с винегретом и уткой. На одном из таких обедов пьяный Хрусталев решил приударить за мачехой. Вернее сказать, он был так пьян и так в очередной раз зол за что-то на своего отца, что, сидя рядом со смуглой и застенчивой красавицей за столом, слегка наступил ей на кончики пальцев. Стояла жара, и она была в белых, с открытым носком, босоножках. Мачеха отодвинулась и так гневно и выразительно повела на него своим бархатистым зрачком, что он покраснел и смутился. Отец оказался умен даже в этом. Похоже, армянка его была лучше, достойнее многих других.
Они не садились за стол, ждали его. Аська и Инга играли со Стасиком, которому, кажется, было уже шесть. Или все-таки пять? Стасик напоминал Колю. Не того, который «пал смертью храбрых», а Колю, который остался на детских фотографиях: те же круглые брови, высокий лоб, но, главное, выражение абсолютной доверчивости в ярко-серых, как были у Коли, глазах. Увидев Хрусталева с бутылкой и букетом. Стасик завизжал от восторга, набросился на него и Колиным лбом уткнулся в колени. Хрусталев неожиданно растрогался. Бутылку и цветы передал Асе, а мальчишку взял на руки, понюхал его, как щенка, чмокнул в нос. Отличный пацанчик. Красивый и умненький. Из кабинета, слегка прихрамывая, вышел отец. Потряс Хрусталева за плечи:
— Подрос? Да, подрос. Скоро будешь мужчиной. Согласны, девчонки?
— А что ты хромаешь? — спросил Хрусталев.
— Отложение солей. Не для молодежи болезнь. Для солидных, таких, как твой папа, и мудрых людей.
Жена его мягко, светло засмеялась.
— Пойдемте к столу. Как бы все не остыло!
Хрусталев на ходу погладил Аську по рыжему пушистому затылку:
— Следи, чтобы мамочка не напилась. А то ей и грим не поможет.
— Ну, папа! — с тревогой воскликнула Ася. — Ты что?
— Какую картину снимаете, Витя? — Отец откупорил бутылку, застыл: высокий, красивый, с седой шевелюрой. — Мне Инга сказала, что вы теперь вместе…
— Что «вместе»? — спросил Хрусталев. — Мы не вместе!
— Какую картину снимаете вместе? — Отец сдвинул брови.
— Они, — кивнул он на Ингу. — Они не снимают. Они по другой у нас, папа, специальности. Актриса они. А играют… Никто из вас не догадается в жизни! Играют они деревенскую женщину!
— Чего не бывает в комедии, правда? — якобы весело, но Хрусталев-то видел, как у нее раздраженно потемнели глаза, спросила Инга. — Я играю председателя колхоза. Неловкую женщину с сильным характером.
— Так это опять вы с Кривицким снимаете?
— С Кривицким, с Кривицким, — сказал Хрусталев. — Но там есть стажер еще. Парень талантливый. Похлеще Кривицкого. Он-то все тянет.
— Ты хочешь сказать, что Кривицкий — бездарность?
— Обычно я говорю все, что хочу. Без всяких подтекстов. Ты разве не знаешь?
У отца слегка задрожал подбородок. Виктор помнил эту дрожь с тех пор, как помнил себя самого. Когда ему было пять, а Коле одиннадцать, они жили с родителями на хуторе, и однажды утром за отцом прямо на хутор, где они мирно отдыхали и удили рыбу, приехала черная служебная машина. Отец сел в машину, опустил стекло, они с Колей подошли. Он потрепал их по головам, и Хрусталев вдруг заметил, что у него дрожит подбородок.
— Не стоит тебе волноваться так сильно, — сказал он негромко. — Тебе, папа, сколько сегодня? Ведь семьдесят два? Или три? Я все путаю.
Нина вскинула ресницы и быстро перевела разговор:
— Асенька, я тебе еще сациви положу? Тебе вкусно? Понравилось?
— Ужасно понравилось! — ответила Ася, подставив тарелку.
— Еще бы, — сказал Хрусталев, — не понравиться! Актрисы не очень-то любят готовить. Тем более кур. С ними столько хлопот!
— Нина, пойдемте, я вам помогу. Вы говорили, что что-то еще нужно было нарезать? — Инга резко встала из-за стола и вышла на кухню.
— Зачем ты! — едва не расплакалась Ася.
Стасик тоже побежал в свою комнату и вернулся с орденом, приколотым к его белой рубашке.
— Ого! — подскочил Хрусталев. — Когда же тебя наградили-то, Стас?
— Нет, это ведь папин… — и Стасик смутился. — Он просто мне дал поносить… У папы их много!
— Ну, что ж! Папа их заслужил!
У отца опять задрожал подбородок. Хрусталев опустил глаза, чтобы не видеть этого.
— Откуда вдруг эта ирония, Виктор?
— Да нет. Это так, неудачная шутка…
— А ты не шути!
— Шутить уже тоже нельзя в этом доме?
— Да, я награжден орденами! И было за что награждать. Слышишь? Было! Над этим не шутят. Ты слышишь меня?
— Я слышу, — желваки заходили по лицу Хрусталева. — Все слышу.
Они помолчали.
— И слышу, и кое-что помню, — сказал Хрусталев.
Отец потемнел:
— Что ты помнишь?
— Не стоит! А то мы с тобой сейчас наговорим…
— Ты знаешь, какими они возвращались?
— Они — это кто? Те, кто выжил?
— Про тех, кто не выжил, я не говорю.
— А вдруг мне бы
